ЛАНА ЯСНОВА

ПОСЛЕСЛОВИЕ, или
РАЗМЫШЛЯЯ О КНИГЕ МАРИНЫ АНАШКЕВИЧ «ТАЙНОПИСЬ»

Передо мной – новая книга Марины Анашкевич, автора, которого хорошо знают как прозаика, и в новую книгу вошёл один из рассказов автора – «Лоскутное одеяло», рассказ очаровательный, глубоко личностный, а потому живой, проникновенный и растревоживающий читателя до слёз. И всё же в этот раз страницы книги почти всецело отданы поэзии, причём поэзии особенной – для кого-то, может быть, непривычной, но, несомненно, интересной, более того – завораживающей (слова ворожить, магия непроизвольно приходят на ум в ходе прочтения книги):

Мой философский камень – ключ,
хранящий ИМЯ…

Пожалуй, в этих словах, с которых начинается стихотворение Марины Анашкевич «Тайнопись», давшее название всему сборнику, отражена не только ключевая мысль вошедших в него произведений, но и авторская творческая установка на разгадывание имени, на постижение его сути. И не беда, что это ИМЯ порой написано на песке:

А ива золотою веткой
выводит ИМЯ на песке…

– звучащее, оживающее в устах, оно движется во времени и пространстве, переливаясь смыслами-гранями. И эти переливы стремится «ухватить», выхватить из потока, «подержать на языке» Марина Анашкевич, огромное внимание уделяющая звуковой реализации слова, например:

LA LOBA
звучит, как любовь…
<…>
Не жду никого в гости,
а собираю в горсти
по-звон-ки…

    «LA LOBA»

Значимость звука подчеркивается автором и на уровне номинаций частей (глав) сборника («Женщина в бубенцах», «Перекликаясь»), и путём противопоставления звучания и беззвучия, «запирания слов внутри» (стихотворение «Беззвучие»). Ассоциативно здесь вспыхивает в сознании тютчевская строка из стихотворения «Silentium!»: «Молчи, скрывайся и таи…».

Внутренняя интертекстуальность поэзии М. Анашкевич, помещение своего слова в контекст литературной традиции – свидетельства профессионально отмеченного отношения автора к поэзии и к литературе в целом, отсюда и высокая требовательность к слову, которая лежит в основании настоящего поэтического текста, живого, звучащего, поющего, животворящего струны человеческой души.

При этом хочется отметить авторское стремление проникнуть в глубину слова, вплоть до постижения прасмысла, приближения к пракорню, что определяет новаторство поэзии Марины Анашкевич.

В этой связи с одобрением замечу, что здесь нет ухода в фоносемантику. Как языковед, я весьма скептически отношусь к этому околонаучному направлению, полагая, как и большинство моих коллег, что фонема, акустической реализацией которой является звук, – всего лишь строительный материал для значимых единиц языка – морфем, слов… Фонема не обладает ни лексическим, ни грамматическим значением, но в то же время нельзя не согласиться с фактом эмоционального воздействия звука, звуковых волн на сознание человека. Вспомним того же В.В. Маяковского с его громогласными строками, в которых повторяющееся стечение звуков -гр- (с вариантом -гл-) создаёт ощущение надвигающейся катастрофы:

Город грабил,
грёб,
грабастал,
глыбил
пуза касс…

Эмоциональное воздействие звука особенно ощутимо именно в поэзии, поскольку она уже в своём происхождении является звучащим, поющимся текстом. А потому именно в поэзии мелодика, которая складывается из сочетания звуков, играет особую роль. Гармония или её отсутствие в поэзии – всегда маркеры текста.

Более того, стремление к звуковой гармонии лежит и в основе человеческого языка. Та самая тенденция к восходящей звучности, доставшаяся нам в наследство от закона открытого слога, действовавшего в праславянском языке, – подтверждение того, что сам язык стремится к гармонии, к музыкальности. Некогда и смысловое ударение было у славян музыкальным.

Эту музыку языка искали и находили в звуковых сочетаниях будетляне во главе с Велимиром Хлебниковым. Для них звукоряд был не менее, а порой и более значим, чем смысловое наполнение языковой единицы.

Но новаторство Марины Анашкевич в ином, звукоряд не становится для неё самоцелью. В ряду творческих задач автора – не просто установка на постижение языковых глубин, приближение к слову праязыка, к прасмыслу, но стремление через этот праязык обнаружить, «вскрыть» истоки прапоэзии как своеобразного архетипического инварианта поэтического существования слова.

Самые простые, обыденные слова становятся музыкой под её пером, перекликаясь-переливаясь светом:

Кликни: АУ!
всхлипну: УА! –
как маленькая…

    «Лебяжье»

Я – МА! МАТРИ САМА!
А МАТЬ обидеть – что умереть,
поэтому ЯМА – смерть…
МАДОННЫ ВСЕЛЕННА бездонна…
МАТРЁНА-МАТРОНА на троне
калёном, ядрёном
в сонме своих детей:
дочерей, сыновей…
Ей-ей-ей-ей!!!

Я – ПРАМАТЕЙА,
огнь времён
прошлых и будущих
из-покон…
МАТЕР МАТУТА,
у МУТТЕР
звёзды там и тут
на Древе растут
без счёта, вольготно!
Я – МАРТА, Я – МАЙКА,
Я – МАЛА-НАНАЙКА,
АЛАЯ МА, АЛМА-АТА,
МАМАЕВЫ горы-высоты,
МАТКИ медовые соты…
Я – МАТА ХАРА, ТА-МАРА,
АЛАЯ ТАРА, АЛТАРЬ!
МАКОВ завет, МАКОШИ цвет!
МААТ с пёрышком…
Скрипка АМАТИ
стонущая…

    Отрывок из стихотворения «Песнь Вселенной»

За кажущейся порой простотой слов скрываются (сокрыты) глубокие осмысления автором значений слов, стремление через синхронию постичь диахроническое, древнее.

При этом книга репрезентирует яркое гендерное – женское – начало, неслучайно здесь нередки уменьшительно-ласкательные суффиксы – особая  примета женского языка:

 Черёмушки ветка,
наша соседка,
на ней столько солнышек…

    «Лебяжье»

Магическим, неповторимым языком автор транслирует читателю/слушателю состояние женщины-матери, женщины-любовницы, женщины-волчицы, женщины-лебеди, женщины-кошки, женщины-травы, женщины-земли… Да разве можно перечислить все ипостаси, все воплощения женской души?.. И «женщина в бубенцах» проходит через эти воплощения, несёт их в себе и на раскрытых ладонях-страницах преподносит с любовью своему читателю.

Книга Марины Анашкевич похожа на эксперимент. И, на наш взгляд, этот эксперимент удался. Самопознание, познание мира и человека, открытие бесконечных смыслов бытия – всё это наполняет и насыщает жизнью книгу автора. Житейская мудрость женщины-матери и юношеская открытость переплетены в строках стихотворений поэта, которые утверждают власть истинной любви не только над жизнью, но и над смертью («Эвноя» и др.).

Любовь – одна из вечных тем поэзии, но именно сквозь призму таких – вечных – тем надёжнее всего проявляется индивидуальность настоящего поэта. При этом выверяется не только смысловая содержательность, глубина текста, но и техническое мастерство автора. Всё это характерно стихам, вошедшим в сборник Марины Анашкевич «Тайнопись».

Примечательно, что презентация книги состоялась в Овстуге, в родовой усадьбе Ф.И. Тютчева, в восстановленном доме поэта.

И не случайно стихотворение «Овстуг» вошло в заключительную часть книги:

Лебяжий остров.
Устюг велик, да и Овстуг не мал:
он миру Тютчева дал.
В Угличе колокол замолчал,
в Овстуге мальчик закричал…

В авторском послесловии к книге читаем: «…Когда слагала стих о родовом гнезде Ф.И. Тютчева, сами собой написались строки: “В Угличе колокол замолчал, в Овстуге мальчик закричал…”. Подумала: при чём тут Углич? Где Углич и где Устюг с Овстугом… И что же выяснилось при внимательном прочтении биографии Тютчева?.. “Дед поэта, уроженец Угличского уезда, секунд-майор Николай Андревич Тютчев, женился на Пелагее Денисовне Панютиной, владевшей подмосковным селом Троицким”».

Вот такие открытия-угадывания… И так, наверное, бывает только тогда, когда автор не просто сочетает слова, но погружается в эту особую, ирреальную, реальность, внутри которой происходит акт творения текста, чтобы затем читатель или слушатель смог погрузиться в это магическое состояние узнавания-открытия в привычном и обыденном слове чего-то нового, дотоле сокрытого и потому – волшебного.

Именно такое состояние происходящего на наших глазах волшебства охватило в вечер презентации вечереющую залу тютчевского дома, в которой звучали стихи Марины Анашкевич в исполнении автора. И, кажется, туда, в закатное небо, в тютчевскую «пылающую бездну», летел, минуя стены и крышу, человеческий голос: «Ауууууу…»:

И не было звука роднее,
Чем этот борейский
                шёпот,
                            клёкот,
                                        рёкот…

    «Борейское»

А потом на чёрный бархат августовского неба высыпали звёзды… И вокруг стало тихо и торжественно. И будто исчезли различия между веками… И вот мы стоим под этим беззвучным небом… И засыпают лебеди на усадебном пруду… И всё бежит за небесной Медведицей большая тютчевская белая борзая:

Псины язык горяч…

    «Псеглавец»

Поэту, несомненно, удалось «поймать» и зафиксировать в слове сопряжение ограниченного во времени пространства человеческого существования и вечности. И именно это создаёт неповторимую магию строк Марины Анашкевич, позволяющих нам ощутить сопричастность глубоко индивидуальному процессу творения поэтического слова, заглянуть в творческую мастерскую поэтессы и удивиться её открытиям.