АЛЕКСАНДР РУДНЕВ

ДВА НЕКРАСОВЕДА – К.И. ЧУКОВСКИЙ И В.Е. ЕВГЕНЬЕВ-МАКСИМОВ

История знакомства и длительных контактов Чуковского-некрасоведа и столь же известного исследователя биографии и творчества Н.А. Некрасова Владислава Евгеньевича Евгеньева-Максимова, его сверстника (1883-1955), отличается большим количеством всякого рода слухов, домыслов, легенд и не вполне верных поэтому выводов. Принято считать, что оба эти, можно сказать, столпа отечественного некрасоведения, делая одно и то же дело, участвуя в одних и тех же изданиях Некрасова, особенно, в первые послереволюционные годы, стойко друг друга не любили, относились, друг к другу на протяжении длительного времени с неизменной враждой и неприязнью.

Однако материалы, которые я представляю, во многом опровергают это давно сложившееся и ставшее даже расхожим мнение. И в первую очередь опровергают это мемуары В.Е. Евгеньева-Максимова под заглавием «Из прошлого: Записки некрасоведа (1902-1921)», написанные ещё в 1940 году, но опубликованные и лишь частично в «Некрасовских сборниках», которые и по сей день издаются Пушкинским Домом (ИРЛИ), в 1980-83 годах. В них содержатся вполне объективные и адекватные оценки некрасоведческой деятельности К.И. Чуковского, начавшейся, как известно, в 1910-х годах. Евгеньев-Максимов начинал несколько раньше, ещё в 1902 году.

К.И. Чуковский в 1950-х годах так вспоминал о своем коллеге-некрасоведе: «Особенно страстно взялся за раскопки некрасовских рукописей молодой петербургский учитель (ныне маститый ленинградский профессор Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов) Неутомимо отыскивал он всевозможные документы и рукописи, имеющие какое-то ни было отношение к Некрасову: и цензурные отзывы о том или другом стихотворении поэта, черновики его рукописей, его деловые бумаги, его письма к друзьям и их неизданные воспоминания о нём, словом, всё то, что так или иначе могло осветить для читателей жизнь и творчество великого автора».¹

Первые работы Чуковского о Некрасове, опубликованные в газетах «Речь» и «Русское слово» в 1912-1913 гг., написанные во всегда присущей ему фельетонной манере, имели, безусловно, большой литературно-общественный резонанс и успех, представляя собой во многом новое и очень весомое слово о Некрасове.

Так, в статье «Некрасов и мы» («Речь», 1912, № 300) Чуковский представляет совершенно неопровержимые факты, которые свидетельствуют о том, что «молодой литературе» последних лет, то есть символизму в лице его наиболее выдающихся представителей – Блока, Брюсова, Бальмонта и т.д. – принадлежит заслуга сопричисления Некрасова к лику великих поэтов ХIХ века, что всегда было несколько спорным и дискуссионным.

В фельетоне «Искалеченный Некрасов» («Речь», 1913, № 34) Чуковским были приведены многочисленные и чрезвычайно доказательные, убедительные факты по поводу того, как чудовищно безобразно издавались стихи и поэмы Некрасова его наследниками, когда, в сущности говоря, от подлинного Некрасова мало что оставалось.

Кроме того, в фельетоне Чуковского «Некрасов и карты» («Речь», 1913, 19 апреля) опять же в свойственной Чуковскому парадоксальной и очень выразительной манере исследовалось увлечение Некрасова картами и давался подробный и тонкий психологический анализ этого увлечения Некрасова, человека очень сложного и многообразного во всех своих проявлениях.

Как вспоминал В.Е. Евгеньев-Максимов, не всё ему было по душе в этих статьях и фельетонах Чуковского, но он, безусловно, признавал, что Некрасовым заинтересовался критик очень большого масштаба и дарования, обладавший целым рядом таких качеств, которых, увы, недоставало ему.

«Разве я мог бы, например, так остро и хлёстко пробрать “зарвавшихся осквернителей”? – писал Евгеньев-Максимов, – так называл Чуковский корыстных, невежественных, подчас прямо-таки циничных издателей стихотворений Некрасова».²

Вскоре состоялось и их личное знакомство, правда, несколько омрачённое подстроенной кем-то из «доброжелателей» сплетней. Дело в том, что перед этим Евгеньев-Максимов в одной из петербургских редакций, похвалив статью Чуковского о картах, заметил, что в ней допущено несколько ошибок. Это, как водится, тотчас же было передано Чуковскому, по мнению Евгеньева-Максимова, с явной целью их поссорить, в очень искажённом и преувеличенном виде.

«– А знаете ли, Корней Иванович, Евгеньев про вашу статью говорит: он тридцать четыре ошибки в ней насчитал».³

Но Чуковский отнёсся к этому иначе и написал Евгеньеву-Максимову письмо, в самом дружеском тоне, завязалась переписка, и вскоре состоялось их личное знакомство в Царском Селе летом 1913 года, где Евгеньев-Максимов в это время жил на даче.

В своих уже цитировавшихся нами воспоминаниях Евгеньев-Максимов дал очень выразительную и колоритную характеристику Чуковского – человека и литератора, которая добавляет в известной мере некоторые новые черты в известные мемуарные портреты Чуковского:

«Должен признаться, что за всю свою долгую жизнь я не встречал человека, который умел так очаровывать, как Корней Иванович. Уже впечатление от его внешности было безусловно располагающим: <…> мягкие и вкрадчивые движения при огромном росте, внимательный, подчас сосредоточенный, порой искрящийся лукавством взгляд больших глаз, гибкий и выразительный голос. А сколько ума и остроумия в его разговоре! Слушаешь Корнея Ивановича и буквально наслушаться не можешь. К этому необходимо добавить исключительную, прямо-таки бьющую в глаза одарённость его натуры <…>. Писатель Чуковский отличается исключительной разносторонностью: он острый критик, осведомлённый историк литературы, текстолог не из последних, а главное, на редкость одарённый художник. Печать несомненного художественного дарования лежит не только на его великолепных, в наше время уже ставших классическими стихах для детей, но и на всём, что он пишет. Его критические статьи принадлежат, собственно говоря, к художественно-повествовательному жанру, и Чуковский имел вполне веские основания свою последнюю книгу о Некрасове назвать “Рассказы о Некрасове”. Я знаю, что подобное смешение жанров возмущает некоторых литературоведов староакадемического типа, но мне их точка зрения была всегда чужда. Какое мне дело до смешения жанров, когда получается хорошо! А у Корнея Ивановича действительно получалось хорошо. Не всегда, разумеется. Иной раз, отдаваясь своему художественному темпераменту, Чуковский хватал через край и в результате вместо прямого зеркала получалось кривое, но кто из нас в большей или меньшей степени не хватал через край?».⁴

«Во всём, что он говорил о Некрасове, – продолжает Евгеньев-Максимов, – чувствовалась такая осведомленность не только в проблемах психологического порядка, но и в биографических и историко-литературных, что нельзя было не прийти к заключению, что Корней Иванович уже тогда, на заре, так сказать, своей некрасоведческой деятельности, посвятил изучению Некрасова массу времени, сил и труда, в первое же свидание с Чуковским я проникся уверенностью – и будущее оправдало её – что передо мной писатель, который не изменит Некрасову в течение всей своей жизни, как не изменял и не изменяю ему я.

– Вот у вас появился конкурент, и опасный конкурент, – соболезнующе сказал мне один из моих прикосновенных к литературе приятелей вскоре после появления в печати первых фельетонов Чуковского о Некрасове.

– Если бы Некрасовым, кроме меня, занимался не один Чуковский, но целый десяток критиков и историков литературы, и тогда смешно было бы говорить о конкуренции; Некрасов так мало изучен, что всем работы хватит – ответил я».⁵

Евгеньев-Максимов отмечает, что оба они, рука об руку в течение многих лет, несмотря на отдельные разногласия, размолвки и даже конфликты, работали над изданиями Некрасова, занимаясь текстологией, а имеющее в некоторых кругах хождение мнение, добавляет он, что «мы с Чуковским – конкуренты, я решительно отвергаю. <…> Скажу с полным сознанием ответственности за свои слова: никто лучше меня не сознаёт, насколько велики заслуги Корнея Ивановича как некрасоведа. Исходя из этого факта, я не далее, как одно из прошлогодних /1939 г./ писем к нему закончил стихами, вычитанными мной в стародавнее время в каком-то журнале /автора не помню/.

Одному всегда мы всей душой служили,
К одному стремились, за одно боролись,
Только шли мы к цели разными путями.
И порой иного не хочу я счастья –
Как к моим стремленьям твоего участья».⁶

В декабре 1913 года Евгеньев-Максимов вместе с Л.П. Гроссманом (они случайно встретились в вагоне поезда – только что вернувшийся из Парижа Гроссман тоже ехал к Чуковскому) сделал ответный визит Чуковскому в Куоккалу. Разговор в доме Чуковского в этот морозный зимний день происходил преимущественно о Некрасове, хотя и хозяин, и гость полагали, что неудобно угощать Гроссмана, который тоже хотел поделиться своими парижскими впечатлениями, исключительно некрасовскими блюдами.

Евгеньев-Максимов ещё раз со всей очевидностью убедился в том, что для Чуковского изучение Некрасова не временный эпизод, а дело всей жизни, и самое главное, что он очень любит Некрасова.

«Эта короткая поездка почему-то особенно врезалась мне в память, – вспоминал Евгеньев-Максимов. – <…> Опушённые снегом, сосны и ели по бокам; высокое, тёмное, неподвижное небо – над нами; сидящий рядом Корней Иванович с исключительным подъёмом, не взирая на мороз, читает поистине бессмертные стихи:

Не заказано ветру свободному
Петь тоскливые песни в лесах,
Не заказаны волку голодному
Заунывные стоны в лесах;

<…>

Спокон веку работа народная
Под унылую песню кипит,
Вторит ей наша муза свободная,
Вторит ей или честно молчит.

Примиритесь же с музой моей.
Я не знаю другого напева,
Кто живёт без печали и гнева,
Тот не любит отчизны своей…»⁷

В этих же заметках Евгеньев-Максимов пишет о публичной лекции Д.С. Мережковского, называвшейся «Тайна Некрасова» и прочитанной 15 октября 1913 года в Тенишевском училище. Мережковскому принадлежали очень положительные отзывы о Некрасове, которого он ставил в один ряд с Пушкиным и Лермонтовым и считал, что следует «гордиться Некрасовым перед Европой». Однако Мережковский, вспоминал Евгеньев-Максимов, настойчиво подчёркивал один и тот же тезис, что Некрасов – «единственный поэт, соединивший правду религиозную с правдой политической», что Евгеньеву-Максимову, и другим, присутствующим на лекции, показалось явно натянутым и фальшивым. Кроме того, Евгеньев-Максимов был поражён, как он выразился «изумительно высокомерной манерой обращения Мережковского» и его особенно покоробило следующее не слишком любезное замечание Мережковского в его адрес: «Вашей книги («Литературные дебюты Некрасова» – А.Р.) я не только не читал, но и не видел.⁸ Показательным оказалось и то, что впечатление Чуковского от лекции Мережковского в целом совпало с впечатлением Евгеньева-Максимова.

«На другой или третий день, – пишет Евгеньев-Максимов, – я получил от него письмо, в котором он, между прочим, писал: “Очень бы мне хотелось повидаться с Вами, побеседовать. Я искал Вас в Тенишевском, чтобы поделиться мнением о лекции Мережковского. Такое равнодушное переживание старых общих мест, уже отвергнутых критикой, такое святое невежество. Он даже Вашей книги не читал, оттуда он почерпнул бы гораздо больше о христианских настроениях Некрасова. И какие вульгарные мысли!”».⁹

Надо заметить, что в дневниковых записях и переписке Чуковского содержится немало самых разнородных, чаще всё-таки пренебрежительных, суждений о коллеге-некрасоведе и будто бы, как это было принято считать, сопернике. Так, в записи от 30 января 1931 года читаем: «Тыньянов предлагает мне устроить чествование по случаю моих некрасовских работ. “В пику этому дураку Евгеньеву-Максимову”. Но ценит ли он их, я не знаю. Что он презирает Евгеньева-Максимова, это несомненно <…> и изумительно передразнивает его».¹⁰

Говоря об одном из собраний редакции академического издания Некрасова в 1936 году, в которую входили Лебедев-Полянский, Мещеряков, Кирпотин, Эссен и «выписанный из Ленинграда» Евгеньев-Максимов, Чуковский не без всегда присущего ему яда отмечает, что Некрасов – поэт всех этих почтенных лиц нисколько не интересует, а интересует преимущественная политизированная фигура, поэтому он чувствует себя среди них «белой вороной».

Далее следует запись от 8 ноября 1947 года, где очень нелицеприятно говорится о Евгеньеве-Максимове по поводу некоего А.Я. Максимовича (был такой исследователь Некрасова – А.Р.), в своё время бедствовавшего молодого человека, которого Чуковский взял к себе в секретари и тот помогал ему в занятиях Некрасовым, но очень много напутал в текстологии в силу своей недостаточной компетентности. Но Евгеньев-Максимов будто бы из зависти, так как в 1918 году не он, а Чуковский по настоянию Блока и Луначарского был назначен редактором стихотворений Некрасова, требовал, чтобы фамилия Максимовича была поставлена на обложке как соредактора Чуковского.

Были и всякие другие коллизии, связанные с изданием академического Некрасова, куда оба – и Чуковский, и Евгеньев-Максимов входили как члены редколлегии, была и полемика по тем или иным вопросам, связанным с творчеством Некрасова, как, например, не является ли подделкой знаменитая ода Муравьёву-Вешателю и т. д., так же, как некая поэма «Светочи», ошибочно, как было доказано Чуковским, приписываемая Некрасову. О трудностях научной подготовки «настоящего» и неискаженного Некрасова Чуковский в 1954 году написал в статье «О дилетантизме к науке», впервые опубликованной в «Новом мире», 1954, №2.

Но наряду с этим были и вполне позитивные суждения. Так, в письме к А. Ф. Кони от 23 декабря 1921 года Чуковский пишет: «Избрание Владислава Евгеньевича в казначеи общества (Некрасовского общества – А.Р.) приветствую».¹¹

Но одновременно с этим в письме к В.П. Полонскому после 24 января 1922 года, где речь идёт о только что прошедшем праздновании 100-летней годовщины со дня рождения Некрасова, Чуковский отзывается о Евгеньеве-Максимове следующим образом: «Евгеньев-Максимов, этот давний душитель Некрасова, окончательно сел на покойника и не давал ему слова сказать. Иногда казалось, что и не было никакого Некрасова – а есть и был один Евгеньев-Максимов. Максимов сочинил и “Власа”, и “Кому на Руси жить хорошо?”».¹²

Конечно, Евгеньеву-Максимову, как строго академическому исследователю, что бы он ни писал в своих мемуарах, не могли импонировать некоторые аспекты творчества Чуковского-некрасоведа, некоторые его приёмы, например, в работах, вошедших в книгу 1926 года «Некрасов. Статьи и материалы» – «Поэт и палач», «Жена поэта (А.Я. Панаева)» и другие, о чём он писал в рецензиях, выходивших в периодике, а также в своей известной книге «Некрасов как человек, журналист и поэт» (1928).

Во время работы над своей итоговой во многом книгой «Мастерство Некрасова» Чуковский в 1949 году жаловался в одном из писем к Ю.Г. Оксману, что у него «мыслей полна голова, а на бумагу ничего не ложится. Фразы бревенчаты и суховаты, как у нашего друга Максимова. Ни гибкости, ни «влаги» в них нет»¹³, что, конечно, в свою очередь диктовалось и условиями времени.

В письме к младшему брату уже умершего тогда В.Е. Евгеньева-Максимова, известному исследователю творчества А. Блока, Дмитрию Евгеньевичу Максимову из Переделкина 25 января 1957 года Корней Иванович во вполне благожелательном тоне осведомляется: «Не написали ли вы воспоминания о Владиславе Евгеньевиче?».¹⁴

На этом история некрасоведческих контактов Чуковского и Евгеньева-Максимова как будто бы в основном исчерпывается, но есть ещё один аспект, на котором я бы кратко хотел бы остановиться.

Известный советский литературовед и столь же крупный исследователь Некрасова Борис Яковлевич Бухштаб (1904-1985) в статье «Эзопов язык у Некрасова» вступил в полемику с Чуковским, у которого он в молодости побывал секретарём, а одновременно и с Евгеньевым-Максимовым по поводу приёмов эзоповой речи в поэзии Некрасова. Статья К.И. Чуковского «Эзопова речь» в творчестве Некрасова» впервые была опубликована в первом «Некрасовском сборнике» (М.-Л., 1951), а затем вошла в состав книги «Мастерство Некрасова» в качестве последней главы.

Б.Я. Бухштаб убедительно доказал, что даже такие замечательные некрасоведы, как Чуковский и Евгеньев-Максимов не избежали в некоторых случаях произвольных толкований и рассматривали отдельные произведения Некрасова как своего рода «шифровку», которую читатель должен был понимать в другом, чаще всего в противоположном смысле. Поэтому получалось так, по мнению Бухштаба, что авторитетнейшие некрасоведы volens-nolens¹⁵ представляли Некрасова порой ловким, хитрым и изворотливым версификатором, который будто бы всегда был готов сочинять угодливо-либеральные произведения ради «зашифрованного полностью или проявленного в двух-трёх строках совершенно искреннего мнения.

Б.Я. Бухштаб писал об этом так: «Известны случаи, когда Некрасов в цензурных целях приписывал к стихотворению несколько “смягчающих” строк, которые при перепечатке убирал, если это было возможно. Но К.И. Чуковский усматривает в текстах Некрасова такое расширенное применение этого приёма, при котором он уже переходит в свою противоположность. Например, Чуковский утверждает, что Некрасов писал целые произведения для цензуры, чтобы провести в печать пару заветных строк».¹⁶

Поэтому, по замечанию известного ленинградского литературоведа профессора Б.Ф. Егорова, давняя полемическая статья Б.Я. Бухштаба явилась «хорошим методологическим противоядием против такого рода преувеличений».¹⁷

Можно предположить, что Чуковский был обижен на такой полемический, скажем так, выпад младшего коллеги, которого он знал с самых его молодых лет, и между ними, как говорится, пробежала кошка. Но Бухштаб где-то в первой половине 1952 года написал К.И. Чуковскому «дружеское» письмо, которое нам, к сожаленью, неизвестно, а известен лишь опубликованный ответ Чуковского, в котором он высказывает полное удовлетворение, что инцидент оказался забыт, и что Б.Я. Бухштаб и С.А. (по всей видимости, С.А. Рейсер – А.Р.) вновь пригласили его к своему кругу ленинградских академических учёных мужей. Он пишет и о том, что «Мастерство Некрасова» получилось вовсе не такой книгой, какую он хотел бы написать, но что во многом они стоят на одной платформе (Речь шла о стихотворении Некрасова «Катерина» и главе «Гоголь и Некрасов», выходившей отдельным изданием – А.Р.).

И далее Корней Иванович делает следующее очень важное признание: «Даже и пишем мы, так сказать, одним почерком, хотя я вполне сознаю, что годы фельетонной работы, газетные приёмы и навыки оставили свой дурной и несмываемый след на моём “слоге”. Вы же с самого начала прошли классическую ленинградскую университетскую школу. <…> Некрасов – такая объёмистая тема, что и десяткам некрасоведов не исчерпать её». Нельзя не заметить, что здесь Корней Иванович почти дословно повторил, не сговариваясь с ним, приведённое нами выше суждение Евгеньева-Максимова. ¹⁸ (В скобках заметим, что к этому времени уже выросла и заявила о себе новая поросль некрасоведов – М.М. Гин, А.М. Гаркави, Б.М. Теплинский, В.Э. Боград, Г.В, Краснов и др., которых Чуковский застал и многих из них высоко ценил).

Таким образом, мы видим, что несмотря на все мелкие, а подчас и крупные, принципиальные даже расхождения и то злоязычие, которое принято, как известно, в литературной среде, и К.И. Чуковский, и В.Е. Евгеньев-Максимов, а также и Б.Я. Бухштаб – тоже очень значительный некрасовед – делали, в сущности говоря, одно и тоже дело, с любовью и беззаветной преданностью служили одному и тому же – глубокому и широкому, как море, миру, который называется творчеством Некрасова.

То, что заслуги Чуковского-некрасоведа чрезвычайно велики – это уже, конечно, трюизм. И «Мастерство Некрасова» – это классическая книга. Но в pedant¹⁹ ко всему сказанному мне хотелось бы отметить, что Чуковский, например, впервые в 1930 году опубликовал объёмистый роман, написанный Некрасовым совместно с А.Я. Панаевой для поддержания подписки на «Современник» – «Три страны света», который после этого был переиздан лишь один раз в полном академическом собрании сочинений Некрасова. И здесь имена Чуковского и Евгеньева-Максимова стояли рядом.
_____
Примечания:
¹ Чуковский К. Несобранные статьи о Н.А. Некрасове. Калининград, 1974, с. 19
² «Некрасовский сборник» Л., «Наука», 1983, вып. VII, с. 228
³ Там же, с. 229
⁴ Там же, с. 229
⁵ Цит. изд., с. 230
⁶ Там же, с. 230
⁷ Там же, с. 233
⁸ Там же, с. 232
⁹ Там же, цит. изд., с. 232
¹⁰ Чуковский К. Дневник 1930-1969 г.г., М., «Советский писатель»: 1994, с. 76-77
¹¹ Чуковский К. Собр. соч.: в 15 томах: М. «Терра – «Книжный клуб»: 2008, т. 14, с. 481
¹² Там же, с. 494
¹³ Чуковский К., Цит. изд., т. 15, с. 373
¹⁴ Там же, т. 15, с. 437
¹⁵ Волей-неволей (лат.)
¹⁶ Бухштаб Б.Я. Н.А. Некрасов: проблемы творчества. «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1989, с. 153
¹⁷ Бухштаб Б.Я. Цит. изд., с. 347
¹⁸ Чуковский К. Цит. изд., т. 15, с. 383
¹⁹ В добавление (франц.)