ФАЭТ ВАЛЕРИЙ ГАЕВСКИЙ (ГАЙ ВЕЛЕРАД)

Эксперименты по проникновению в истинную «природу слова» характерны для творчества Валерия Гаевского. Фаэтические миниатюры Гаевского закрыты для восприятия среднего читателя. Фаэт явно рассчитывает на свой круг воспринимающих, мифологемы Гаевского многослойны, сложны, автономны. Его тексты – вещь в себе. Гаевский безупречно владеет рифмой и строфикой. Они у него многообразны, динамичны, самобытны. Фаэтический инструментарий обширен, оригинален, гибок и всегда подчинен воле творца. В своих миниатюрах-медитациях Гаевский вступает в трансдискурс с Крымом, как творец с творцом: «Поступь моя – как проповедь. / В море сорвусь я пропастью»; «скалы на скалы – молохи!». Диалог фаэта с Кара-Дагом… Как будто два творца, дух горы и дух фаэта, на равных сошлись в едином творческом поединке. Здесь мы снова видим текст, как акт творения, как мета-контрапункт, фаэтическую мета-метонимию, когда в магическом противостоянии, совершенно закрытом от глаз непосвящённых, два сильных мага, священнодействуя, меряясь творческой силой, изменяют лик Крыма. Здесь можно вспомнить великого чародея Волошина, чей профиль явно был проявлен абрисом одной из скал на Кара-Даге.

В этом уникальность творчества крымских фаэтов: создавать в местах силы Крыма, одним из которых является Кара-Даг, сакральное пространство своих мифов. В этом момент фаэтики: фантастическое, предельно фантастическое, выводить за пределы фантастики, мифа с помощью таких инструментов поэтики, как трансметофора, трансметонимия, мета-метонимия, выводить за пределы фантастического – в реальность.

ВАЛЕРИЙ ГАЕВСКИЙ

И ОТПУЩЕН Я БЫЛ

Я родился в Шотландии
под звуки искрящейся флейтою джиги.
Пуповиной придушен, как рыбина неводом, –
в этом лове едва не погиб.
Но с тех пор с моей памяти
словно бы сняли вериги,
И подняло меня в заозёрную странную жизнь
человечье-духовных разбуженных рыб.
Берег кельтской души
сторожил на холмах смоляные костры,
Звал в студёные фьорды
алохвостый мятежный лосось,
И волынщик пастух
трелью горных ручьёв
отпевал при дороге
чужие кресты…
Я на встречу ему
шёл спустя триста лет.
Наши тени обнялись…
Насквозь!
В трёх часах, где тропа –
в перекладинах гулких под шагом корней, –
Покачнулась как лестница,
и подтаявший склон Демерджи
Растворился…
Я родился в Крыму на излёте июньской грозы
на подлогах сарматских камней…
И отпущен я был
к голосам той моей приоткрывшейся жизни, –
К мифам снятой с запретов и едва уловимой межи…

***

Река изнеженной змеёй
ползёт, звеня браслетами и
бубенцами,
орлиный звук пытаясь сбросить
гибкостью змеи
и телом звука оплетая
запястья скал,
она, как бабочка, клубящаяся в прели…
Цыганка, красунья гипсовой кости
ведёт меня среди расселин,
и местность выше, выше кажется,
но подступов к причалам этих гор
всё нет…
Не от того ли к горлу золотистым криком
вдруг подступает свет,
и я, забыв себя, лечу,
словно в крылатой колыбели?!

***

Я лес просил отдать мне десять смертных братьев.
Но десять смертных братьев я понёс в руках…
Я нёс их долго, в мыслях собирая плот,
Всё шёл… а сквозь туман – дерев струилась саттва,
и братья смертные мне мой зажали рот.
И две ладони так соединились…
Куда же нам теперь?
Молчали все.
И не молились…

***

В колчан нестрелянных семь красных стрел,
и лук тугой, и медленной тропой –
туда, где твой целительный настой…
Гора, ты пьёшь?..
А в теле дрожь
и жаркий звон…
То шорох каменных Горгон
косицы вен моих плетёт…
Так золотится небосвод,
что будто в памяти его
я пальцы разглядел ткачиц…
Но нет… взгляни! – весь этот цех во мне,
и ты сама мне – дивный самострел
в двенадцать крыл,
в двенадцать спиц!
Душа, здесь всюду, всюду свет живой…
Беги вихрастым пламенем лисиц,
колдуй, колдуй своей бессон-травой!

***

Глаза Богов земли моей
повыцвели от солнца,
а голос родников ушёл
искать подземные гробницы.
Волнуя царственную страсть
династии священных Сталактитов, –
он там поёт, должно быть!
Как с ним слиться…
Я по другую сторону земли.
Тут молоко иранской верблюдицы –
моё питьё… и хмель неустрашимый,
холмами дюн,
кочевьем вечных скитов
мой светлогорбый, но торжественно любимый
Калиф пустыни движется…
Смотрите!
…Огонь на башнях зажигают люди.

***

Безмолвный трепет каменного ложа.
Проточные объятья воздуха, и кожа,
Вся обратившаяся в зрящие цветы…
Но только преданному зрению ладоней
Даруется прикосновение. Исконне
Запаянные соты нежно-тёмной наготы
Сокрыты здесь…
Ковчег скалы в лобзаньях вышних ветров
Недвижимо дышит…
И снова лунные неистомимые сосцы
Молочной пряжей заполняют
Гробницы Первородства –
Коконы ночной Земли.

***

Эй, дервиш кометный, эй, всадник крылатый,
И ты, ветропевный священник Атара! –
Вас трое на мачте, вас трое на башне
Того корабля, что кружит над планетой.
Да слышит ли всякий, да видит ли каждый
В порталах Тиштрийи, Кейвана и Марса –
Сапфирные латы, жемчужные снасти
Мерцают над палубой лунного света…
Но я, досчитав до семнадцатой чётки,
Подам вам сигнал, как далёкие парсы –
Сожгу власяницу и выйду на плато,
В последней одежде обличья земного.
Пусть будет ноябрь и плещутся краски,
И рослые буки шумят надо мною…
Пусть вылепят ветры мой слепок бесплотный…
Я видел подмостки – они несвободны.
Они невозможны. Как прятки на солнце…
Как липкая ноша из мёда и воска
Раздавленных сот, где убитые пчёлы.

***

Погадай мне, Узунджа,
Кожей звонкой воды,
Сколь причудлива жизнь,
Как мне долго идти
По смарагдам твоим,
По султанам речным
Оперённых камней
И приветливых дней…
Погадай мне, Узунджа,
Если знаки просты
Этих светлых дерев,
Этих вервных корней
У сезамовых скал
В гроте птичьих следов,
Расскажи обо мне
Всё, что знать не готов.
По виньеткам прыжков,
Что тебе я дарил,
Погадай мне, река,
О клублениях крыл…
Пресноводных рачков
Мириадовый хадж
К невозможным вратам –
Эта быль как мираж…
Хочешь – здесь просиди
До последних углей,
Всё поймёшь и вернёшь –
Даже птичьи следы…
А дельфийские сны
Пусть уносит ручей…
Погадай мне, сестра,
Пряжей звонкой твоей.

***

Вернуться в детство…
Торопливой тенью
Скользнуть в открытую калитку
Давно не существующих ворот.
Пройти двором, с которого уж день
Как съехали соседи…
Подпрыгнуть и качнуть ореховую ветвь,
Ловя смешки неумершей Дриады…
Остановиться.
В одно мгновенье вспомнить
Заботы летней детворы,
Изобретательной, как все они,
Азартные и молодые боги –
Парящий змей и письма,
Что скользят к нему по ниточке
В немыслимую высь…
Колодец – жрец,
Его железный ворот,
Крепкий трос…
Воды кристальной жбан
С монеткою на дне…
Раскаты грома, золотые лужи…
И счастливый дом,
Как будто перенесший снос,
Как сон
В предвосхищенье утра.