ЕВГЕНИЙ ДЕМЕНОК

ЭГРЕГОР
детская повесть

Летняя одесская жара разморит кого угодно.

Первой её жертвой стал кот, лежавший на скамейке в самом центре старого двора.

Сидящий рядом с ним кудрявый рыжеволосый мальчик не сдавался. Он ждал.

Наконец на балкон второго этажа вышел высокий мужчина с тёмной, начинающей уже седеть бородой.

– Здравствуйте, Олег Сергеевич! Можно зайти к вам на минутку? – звонко крикнул мальчик. Голос его эхом отразился от стен.

– Заходи, Митя, заходи, – неспешно набивая табаком трубку, сказал мужчина.

Мальчик вскочил и забежал в парадное.

Кот не повёл даже ухом.

Не успел Олег Сергеевич раскурить трубку, как у двери уже зазвенел звонок.

– Какой же ты быстрый, Митя! Молодец. Ну что ж, проходи и пойдём вместе на балкон – в комнате жарко и душно, а кондиционер я не люблю. Давай возьмём табуретки, столик я уже вынес. Не разувайся – я никогда не прошу гостей разуваться. Хотя – постой секунду. Ты будешь холодный компот?

– С удовольствием, Олег Сергеевич?

– Жена варит замечательный компот.

Олег Сергеевич вышел на кухню и вернулся с двумя полными чашками.

– Ну, рассказывай, как твои дела? – спросил он.

– Дела нормально. То есть… не очень. Бабушка всё время выгоняет на улицу – гулять, дышать воздухом, играть с мальчишками. Лето, мол, на дворе.

– А ты что, не хочешь?

– В том-то и дело, что не хочу!

– Удивительно. Обычно бывает наоборот.

– Да нет, гулять я люблю, но мой лучший друг Мишка на целый месяц уехал с родителями в Израиль, а просто так болтаться на улице – это же глупая трата времени. Но бабушка ничего не хочет слышать, а родители всё время на работе, и вступиться за меня некому. Хотя они, наверное, поддержали бы бабушку.

– Идём на балкон, там продолжим. Вот твоя чашка, – сказал Олег Сергеевич.

Вышли на балкон, сели на табуретки. На балконе было хорошо – высокая акация, растущая посредине двора, рядом со старым колодцем, бросала тень на все этажи дома. Сам двор напоминал раскалённую сковородку. Не было ни малейшего ветерка. Кот дремал на том же месте – пожалуй, он один радовался жаре.

Компот выпили одним большим глотком.

– Ну, положим, и что же ты хочешь делать? – спросил Олег Сергеевич.

– Читать хочу. Дома столько интересных книг! Но у вас, – Митя обвёл глазами просторную гостиную, две стены которой от пола до потолка были заставлены книжными полками, – у вас, конечно, больше.

– Что же ты сейчас читаешь?

– «Книгу будущих командиров».

– Отличная книга. Перечитал её в детстве несколько раз. Ты в какой класс перешёл?

– В седьмой.

– Самый правильный возраст для таких книг. Ты знаешь, каждую книгу нужно впервые прочесть в своём возрасте. Потом она будет восприниматься иначе. К сожалению, в школьной программе по литературе очень мало хороших детских книг. Что вы изучали в этом году?

– Греческие мифы. Эзопа. Пушкина с Лермонтовым. «Пятнадцатилетний капитан» Жюля Верна. «Робинзона Крузо».

– Уже лучше. В годы моей учёбы нас пичкали взрослыми романами, отбивая на всю оставшуюся жизнь желание их читать. Но даже сейчас – где Вальтер Скотт, Джек Лондон? «Копи царя Соломона» и «Капитан Сорви-голова»? Где Астрид Линдгрен и Туве Янссон? Я бы составил школьную программу совершенно иначе. Кстати, у тебя есть «Книга будущих адмиралов»?

– Нет! А разве есть такая книга?

– Конечно. Анатолий Митяев написал её после «Книги будущих командиров». Когда закончишь читать о сражениях на суше, приходи ко мне – я дам тебе книгу о битвах на море.

– Спасибо.

Митя замолчал и начал болтать ногой.

– Ты хочешь что-то спросить?

– Да, Олег Сергеевич.

– Спрашивай. Не стесняйся.

– Олег Сергеевич, я знаю, что вы пишете, – сказал Митя немного смущённо. – И я… Я тоже начал писать. Недавно.

– Вот как? Здорово! Над чем сейчас работаешь?

– Я прочёл «Страдания юного Вертера» Гёте и пишу сейчас поэму.

– Ого! Это серьёзно. Покажешь потом?

– А вы не будете смеяться?

– Конечно же, нет. Разве можно смеяться над творчеством?

– Бабушка говорит, что творческие люди – это бездельники, которые не хотят работать. Что от них нет никакого проку.

– Вот как! А родители тоже так думают?

– А родители никак не думают. Им некогда. Они всё время работают.

– Интересно, что у них за работа такая, что не оставляет времени на размышления?

– У папы несколько маршруток, а мама работает у папы главным бухгалтером. Раньше папа сам был водителем маршрутки, но потом раскрутился и потихоньку начал свой бизнес.

– А откуда же у вас книги? Если мама с папой не успевают ни думать, ни читать?

– От бабушкиного брата. Он был профессором истории. Преподавал в университете. У него не было детей, и он оставил нам и библиотеку, и эту квартиру. Он очень любил маму и меня. Да и бабушка тоже собирала.

– А она кем работала?

– Тоже преподавала историю, только в школе. А потом разочаровалась во всём. Говорит, что учёные и преподаватели получают копейки и никому у нас не нужны. А люди творческие – тем более.

– Понятно. Вот что я скажу тебе, Митя. Бабушка твоя совершенно неправа. И я сейчас объясню, почему. Готов послушать?

– Конечно, Олег Сергеевич.

– Давай попробуем с тобой представить себе нашу жизнь без писателей, без художников, без архитекторов. Без искусства. Вообще. Давай?

– Давайте.

– Итак – начинаем. В мире нет художников. Соответственно, повсеместно голые стены. Журналы и газеты выходят только с текстом и фотографиями – рисунков нет. Нет мультфильмов, нет рисованной рекламы и плакатов. Даже на одежде нет рисунков – а кто же их сделает, если нет художников. Ведь даже упаковки для продуктов создают художники.

– Точно…

– Кинофильмов и телефильмов тоже нет – потому что нет режиссёров, сценаристов, операторов и всех остальных, кто их производит. По телевизору передают только новости и документальные репортажи. При этом новости никак не озвучиваются – композиторов же нет. Никто не поёт песен, нигде не играет музыка. Тишина. И читать нечего, кроме тех же новостей в журналах без иллюстраций. Книг тоже нет, потому что нет писателей.

Все дома в мире представляют собой простые неказистые коробки – потому что нет архитекторов. Конструкторы есть, а вот архитекторов – увы.

Дети не учат в школе стихов – поэтов нет. Никто даже не догадывается, что слова можно зарифмовать. Рассказов, сказок, конечно, тоже не читают. Математику учат, другие точные и естественные науки. А вот гуманитарная часть отсутствует за ненадобностью.

Ремесленники, конечно, есть, и среди них даже хорошие. Спорт очень развит – всё-таки зрелище. Царит культ тела.

Вроде бы так жить можно, но как-то не хочется… Казалось бы, люди искусства ничего материально применимого и утилитарного не производят, но то, что они создают, так же необходимо людям, как еда и одежда. Ведь они создают гармонию.

– Я никогда об этом не думал, Олег Сергеевич, – сказал Митя потрясённо.

– Попробуй когда-нибудь объяснить это бабушке, – сказал Олег Сергеевич. – Возможно, она поймёт. Хочешь ещё компота?

– Если можно, то с удовольствием.

– Сейчас.

Олег Сергеевич вышел и вновь вернулся с полными чашками.

– Ну что же, давай поговорим о тебе. А для чего ты пишешь?

– Ну… – застеснялся Митя. – Хочу попробовать, как получится. И вообще…

– Хочешь прославиться? – спросил, улыбаясь, Олег Сергеевич.

– Да, – негромко ответил Митя. – Это плохо?

– Ну почему же? Очень даже хорошо. Все писатели хотят прославиться. Да и не только писатели – для всех творческих людей это важный стимул. Возможно, главный. Ты слышал знаменитую фразу Льва Николаевича Толстого: «Если уж писать, то только тогда, когда не можешь не писать»?

– Нет!

– Ну вот. Он так сказал. И все считают, что это правильно. Вернее, притворяются, что так считают. А я не притворяюсь. Я так не считаю и никогда не считал. А как ты думаешь, зачем нужна слава?

– Слава – это приятно, – выпалил Митя. – Тебя узнают. Девчонки тобой восхищаются.

– Ну да. А ещё деньги большие зарабатываешь, и ГАИшники не штрафуют, – сказал с улыбкой Олег Сергеевич.

– А разве не так? – как-то даже с вызовом спросил Митя.

– Возможно, и так, только не у писателей. Скорее, не у писателей в нашей стране. Надеюсь, это временно. Но у писателей есть другая, гораздо более важная задача. О ней знают не все. Меньшинство. Избранные.

– Олег Сергеевич, что это за задача? Расскажите! – загорелся Митя.

– Дима! Дима, ты где! – громко раздался вдруг где-то на улице женский голос.

– Ой, это бабушка! Извините, мне надо бежать. А то она опять будет ругаться, что я не дышу воздухом!

– Беги, беги. У меня к тебе предложение – в следующий раз, когда бабушка отправит тебя гулять, давай погуляем вместе. Я покажу и расскажу тебе кое-что интересное.

– Это будет завтра, Олег Сергеевич!

– Завтра рановато. Чтобы мы погуляли полноценно, ты должен прочесть «Трёх толстяков» Юрия Олеши. Знаешь эту сказку?

– Конечно же знаю! Я её уже читал. И фильм смотрел.

– Отлично. Тогда перечитай и приходи послезавтра.

– Спасибо, Олег Сергеевич! До свидания! – воскликнул радостно Митя и сбежал по лестнице.

***

Утренняя прохлада ещё не сменилась жарой, а Митя уже сидел на скамейке и смотрел на балкон Олега Сергеевича. Его так и подмывало подняться на второй этаж и позвонить в заветную дверь.

– Подожду до десяти часов и поднимусь, – сказал он себе вслух, встал со скамейки и начал ходить по двору. Но тут балконная дверь открылась.

– Доброе утро, Митя! – сказал Олег Сергеевич весело. – Вижу, ты уже готов к прогулке.

– Готов! – ответил Митя. – Ещё как готов! «Толстяков» перечитал.

– Молодец. Я сейчас спущусь.

Через несколько минут Олег Сергеевич был внизу. Митя стоял у скамейки, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, и сжимал в руках книгу.

– Ты даже взял её с собой? – улыбнулся Олег Сергеевич.

– Ну да. Вдруг вы что-нибудь спросите, а я забыл! Сразу посмотрю.

– А я взял с собой другую книгу, – сказал Олег Сергеевич. – Это последняя книга Юрия Карловича Олеши, его воспоминания. Она называется «Книга прощания», но сначала была опубликована в сокращённом варианте под названием «Ни дня без строчки».

– Я слышал это название, Олег Сергеевич.

– Замечательно. Я хочу пройтись сегодня с тобой по местам, которые описал Юрий Карлович. Хочу показать тебе, как реальная жизнь становится литературой. Ну что ж, пойдём.

Они прошли через арку, главной достопримечательностью которой было множество старых почтовых ящиков с фамилиями людей, которые когда-то жили в нескольких домах их двора, повернули налево и остановились у мемориальной доски.

– Ты, конечно же, знаешь, что Юрий Карлович жил в нашем доме, – сказал Олег Сергеевич.

– Да, конечно. Я часто разглядываю эту мемориальную доску. Правда, я не знаю, в какой именно квартире он жил. И родители тоже не знают.

– Я расскажу тебе об этом после прогулки, – улыбнулся Олег Сергеевич. – А пока я хочу показать тебе, места, описанные Олешей. И рассказать немного о нём. Пойдём потихоньку вперёд, и я буду рассказывать.

Юрий Карлович Олеша приехал в Одессу вместе с родителями в трёхлетнем возрасте. Елисаветград, в котором он родился, он совершенно не помнил, и все счастливые воспоминания детства были связаны у него с нашим городом. В своей «Книге прощания» он писал о том, что, живя в Одессе, чувствовал, что живёт в Европе. И описал ежедневный маршрут, которым ходил из дома в Ришельевскую гимназию, в которой учился и которую окончил с золотой медалью. Много лет она находилась на углу Садовой и Торговой. Гимназист Олеша каждый день ходил по одним и тем же улицам. Я прочту сейчас этот отрывок, но сначала давай с тобой остановимся возле этого необычного дома.

– А что в нём необычного? – спросил удивлённо Митя.

– Вот ответ настоящего одесского мальчика, выросшего в центре, – улыбнулся Олег Сергеевич. – Ты привык к красивой архитектуре и уже не замечаешь её. Ты дышишь ею, и она кажется тебе естественной. А ведь этот дом совершенно необычен. Возьмём хотя бы его цвет – оранжево-кирпичный, типичный для Италии и необычный для наших широт. А самое необычное – вот эта башенка.

Олег Сергеевич показал Мите на башню, возвышающуюся над домом.

– Действительно! Я не обращал на неё внимания! – воскликнул Митя.

– В этом доме находилось знаменитое пароходство Трапани. Видишь эту табличку? – Олег Сергеевич показал на бронзовую табличку с надписью «Домъ А.А. Трапани», вмонтированную в угол дома.

– Я никогда её не замечал, – пробормотал Митя.

– Алексей Александрович Трапани служил в Российском обществе пароходства и торговли, а потом разбогател и открыл свои пароходные линии. А в окна этой башенки, – как гласит легенда, – он смотрел на свои пароходы, заходящие в порт. В окне пароходства Трапани – в окне уже первого этажа, – увидел Юрий Олеша первую в Одессе пишущую машинку. Тогда она была настоящим чудом техники. Но самое интересное – в другом. Помнишь – в самом начале сказки, – дом с башенкой, с которой доктор Гаспар Арнери смотрел, как штурмуют дворец Трёх Толстяков?

– Конечно, помню! – сказал Митя.

– «На углу был дом с высокой старой башней…». Юрий Карлович писал, что с неё открывался вид километров на пятьдесят вокруг. Именно дом Трапани и стал для Олеши прообразом этого дома с башенкой.

– Хотел бы я забраться на эту башенку – и посмотреть вокруг! – воскликнул Митя.

– Я тоже, – сказал Олег Сергеевич. – Ну что же, пойдём дальше, на Строгановский мост.

Олег Сергеевич и Митя вышли на мост и остановились на самой его середине, возле высокой железной решётки. С моста открывался вид на море и порт.

– Вот послушай, как Олеша описывает свой ежедневный путь в гимназию, – сказал Олег Сергеевич и открыл книгу:

«Маршрут был неизменно один и тот же. Выйдя из ворот нашего дома на Карантинной, я шёл налево до пересекающей Греческой, затем направо по Греческой, по Строгановскому мосту и всё по Греческой вверх до Ришельевской. Здесь направо – один квартал по Ришельевской – и налево: Дерибасовская.

Это был главный отрезок пути. По величине и по значению. Дерибасовская была главной улицей Одессы, лучше других отделанная и с лучшими магазинами.

Я почти всегда спешил, боясь опоздать, и насколько я помню, опоздал только один раз за восемь лет учения.

Путь был обставлен ритуалами, пронизан суеверием, заклятиями. Так, например, следовало не пропустить некоторых плиток на тротуаре, во что бы то ни стало ступить на них. Или стоявший на Дерибасовской огромный старый дуб следовало обойти вокруг… Иначе в гимназии могли бы произойти несчастия – получение двойки или что-нибудь в этом роде».

– У меня тоже так, – сказал Митя. – Я наступаю только на определённые плитки. А в некоторых местах иду по бордюру.

– Ну что же, пойдём по маршруту Олеши.

И они зашагали дальше. На углу Дерибасовский и Екатерининской Олег Сергеевич остановился.

– Помнишь, Митя, когда в «Трёх толстяках» доктор Арнери после разрушения башни пришёл в центр города и поразился тому, что там идёт своя жизнь, словно ничего не произошло? «На углу, где горел трёхрукий фонарь, вдоль тротуара стояли экипажи. Цветочницы продавали розы». А ещё это: «Большие розы, как лебеди, плавали в мисках, полных горьковатой воды и листьев». Олеша – настоящий мастер метафор… Так вот, всё это было здесь, на углу Дерибасовской и Екатерининской. Напротив этого дома – знаменитого дома Вагнера, в котором в далёком 1817 году открылся Ришельевский лицей, – зимой и летом продавали цветы. Об этом писали и Валентин Катаев, и Лев Славин, и Константин Паустовский.

– Ришельевский лицей? Это в нём учился Олеша?

– Это распространённая ошибка, – улыбнулся Олег Сергеевич. – Нет, Юрий Карлович учился в Ришельевской гимназии, которая была открыта гораздо позже, в 1863 году. Собственно, гимназия отделилась от лицея и зажила самостоятельной жизнью в связи с преобразованием лицея в Новороссийский университет. Кстати, в лицее бывали в своё время и Пушкин, и Жуковский, и Адам Мицкевич. Ну что, пойдём дальше?

– Конечно! А что ещё пишет Олеша о Дерибасовской?

– Спасибо, что напомнил. Я даже сделал тут закладку. Вот, послушай:

«Я шёл в гимназию по главной улице города, которая называлась Дерибасовская, – вдоль магазинов с их витринами, кстати говоря, очень богатыми и нарядными, вдоль платанов, вдоль зелёных скамеек, вдоль часов магазина Баржанского, таких широких в диаметре и висевших так невысоко над улицей, что и вправду можно было идти вдоль них».

– Здорово! – сказал Митя.

– Магазин часов Баржанского находился совсем рядом с Пассажем, в тридцать первом номере. Тут же, недалеко, страстный футболист Олеша покупал себе бутсы. Вот послушай.

Олег Сергеевич перелистал несколько страниц книги и начал читать:

«Я собирал деньги на приобретение бутсов. Нужно было внести пять рублей – в этот миг я уже получил бы их. Затем следовало бы внести ещё три рубля.

Магазин этот помещался на углу Садовой и Дерибасовской. Хозяин был маленький стройный еврей – столбик, который не мог не нравиться и тем, что допускал кредит, и тем, что он был хозяин бутсов.

Вот с пятью рублями я вхожу в магазин. Столбик вырастает за прилавком. Он помнит, что я уже приходил к нему, да, да, ну как же, помнит; да, да, даю в рассрочку; совершенно верно, если внести пять рублей сейчас, то получите бутсы.

– Вот, пожалуйста. Пять рублей.

Я протягиваю руку, которая держит пятёрку. Пятёрка царского времени – синяя, довольно широкая, от подержанности ставшая атласной кредитка. Как я мог собрать столько! Не успеваю я протянуть пятёрку, как вспыхивает ослепительный белизной полукруг – о, из мира по ту сторону прилавка ко мне! Бутсы! Это хозяин достал бутсы!

Вы знаете, что такое бутсы?

Нет, вы не знаете, что такое бутсы!».

Митя зачарованно слушал.

– Ну что же, пойдём дальше, по Садовой? К зданию гимназии? – спросил Олег Сергеевич.

– Конечно! – словно очнувшись, сказал Митя.

Поравнявшись со зданием Главпочтамта, Олег Сергеевич остановился и раскрыл книгу.

– Юрий Карлович описывал свой школьный маршрут несколько раз. Вот послушай, Митя:

«Как мы шли в гимназию – не помню. Вероятно, сперва по Греческой (выйдя из дому – мы жили на Греческой, угол Польской), потом свернули на Ришельевскую, с Ришельевской в том месте, где командует здание театра, на Дерибасовскую и, пройдя всю Дерибасовскую, пошли затем направо, по Садовой, где командует здание почты и где на самом конце улицы и стоит гимназия. Другого пути, пожалуй, выбрать и нельзя было».

Главпочтамт и сейчас производит впечатление – особенно, когда заходишь вовнутрь! Ты бывал внутри?

– Нет, ни разу! – сказал Митя.

– Это понятно. Сейчас уже никто почти не пишет писем, а посылки отправляют курьерской службой. Но Главпочтамт внутри нужно обязательно увидеть. Зайди туда как-нибудь, хорошо?

– Хорошо, Олег Сергеевич!

– А теперь давай пройдём вперёд – до гимназии осталось совсем чуть-чуть… А вот и оно – здание гимназии. Вот что писал о нём Олеша:

«Итак, мы подошли к зданию гимназии – двухэтажное жёлтое здание, старинное, с небольшими окнами в толстых стенах, построенное, может быть, ещё при Павле, когда Одесса была ещё совсем молодым городом. Да, как раз угол – оно стоит на углу, угол Садовой и Торговой».

– Здорово! – сказал Митя. – Я и не думал, что тут была гимназия!

– В своё время этот дом был хлебным магазином легендарного греческого купца, действительного тайного советника Ивана Фундуклея, а в 1866 году он был переделан под гимназию. Мы с тобой остановимся тут надолго – потому что этот пятачок, где на одном квартале находятся и Новый базар, и цирк, был для Олеши настолько родным и важным, что он описывал его многократно. Помнишь площадь Звезды в «Трёх толстяках»? Она была покрыта стеклянным куполом, словно гигантский цирк? Именно Новый базар со своей стеклянной крышей и стал прообразом этой площади. А прообразом самого большого в мире фонаря, который висел над площадью и светил так ярко, что ни в домах, ни на улицах поблизости не требовалось больше никакого света, стала… самая обыкновенная электрическая лампочка в доме у маленького ещё тогда Юры. Это сейчас электрическая лапочка кажется нам вещью самой собой разумеющейся. То ли было тогда, сто лет назад… Вот послушай.

И Олег Сергеевич раскрыл книгу:

«Могу сказать, что великая техника возникла на моих глазах.

Именно так: её ещё не было в мире, когда я был мальчиком… Были окна, за которыми не чернели провода, не горели электрические фонари, окна совсем не похожие на те, в какие мы смотрим теперь: за ними была видна булыжная мостовая, проезжал извозчик, шёл чиновник в фуражке и со сложенным зонтиком под мышкой, силуэтами вырисовывались крыши на фоне заката, и если что-либо представлялось глазу нового, невиданного, то это была водосточная труба, сделанная из цинка.

Появилось электрическое освещение. Я помню, как в нашу квартиру сходился народ, чтобы посмотреть, как горит электрическая лампочка, – стояла целая толпа с поднятыми головами и полуоткрытыми ртами.

Это было чудо».

– Здорово, – сказал Митя.

– А вот ещё:

«Я, например, с отчётливостью помню появление первых электрических лампочек.

Это были не такого типа лампы, какие мы видим теперь – разом зажигающиеся в наивысшей силе света, а медленно, постепенно достигающие той силы свечения, которая была им положена. Как будто так… Возможно, я путаюсь в воспоминаниях, и на память мне приходит не домашняя лампа, а какая-то иная, увиденная мною в ту пору; пожалуй, домашние лампы уже в самую раннюю эпоху своего появления были так называемыми экономическими – то есть загорающимися сразу.

Во всяком случае, я помню толпы соседей, приходивших к нам из других квартир смотреть, как горит электрическая лампа.

Она висела над столом в столовой. Никакого абажура не было, лампа была ввинчена в патрон посреди белого диска, который служил отражателем, усилителем света. Надо сказать, весь прибор был сделан неплохо, с индустриальным щегольством. При помощи не менее изящно сделанного блока и хорошего зелёного, круто сплетённого шнура лампу, взяв за диск, можно было поднять и опустить. Свет, конечно, светил голо, резко, как теперь в какой-нибудь проходной будке. Но это был новый, невиданный свет! Это было то, что называли тогда малознакомым, удивительным, малопонятным словом – электричество!».

Эта электрическая лампочка, казавшаяся маленькому польскому мальчику такой огромной, такой яркой, и превратилась потом в его творчестве в самый яркий в мире фонарь.

– Почему польского, Олег Сергеевич?

– Олеша был поляком и в детстве даже произносил русские слова на польский манер. Русскому языку его учила бабушка, Мальвина Францевна, которая сама говорила по-русски с акцентом и часто неправильно ставила ударения. Но видишь, – он много и хорошо учился и стал великим русским писателем. А теперь – давай подойдём к цирку?

– Давайте, – радостно ответил Митя.

– Цирк для Юрия Карловича был чем-то волшебным и на какое-то время – самым важным в жизни. Он пишет о нём много. Очень много. И в воспоминаниях, и в «Трёх толстяках». Очень любопытно наблюдать, как детские воспоминания, описанные Олешей намного позже, легли в основу событий знаменитой сказки. Например, девочка-кукла. Собственно, в сюжет сказки тесно вплетены и события из взрослой жизни Юрия Карловича. В первую очередь – Суок. Но об этом чуть позже. А сейчас давай найдём удобное место, и я прочту тебе, что Олеша писал о цирке. Прочту немного – остальное ты сам прочтёшь дома.

И Олег Сергеевич начал листать книгу.

– А, вот оно:

«Мальчиком и многие годы потом, уже взрослым человеком, из всех зрелищ я больше всего любил цирк…

Чаще всего я не тратил своих пяти копеек на завтрак. Я их откладывал, чтобы к концу недели иметь тридцать копеек. К этим тридцати копейкам ещё с большим трудом добывались двадцать, и в субботу я шёл в цирк, купив билет, который для гимназистов стоил именно пятьдесят копеек».

Билет в цирк был для него настоящим сокровищем. Вот послушай:

«Я приобрёл этот билет путем непосредственной затраты сил физических и душевных – ждал в очереди, верил, что дождусь, вдруг терял веру… Я честно добился его, этого листка тонкой бумаги с лиловым штемпелем!

Вот он у меня в руках. Да, тонкая, почти просвечивающая желтоватая бумага, да, лиловый штемпель… Но это право попасть в этот плюшевый рай, в этот рай мрамора, ступеней, золота, матовых ламп, арок, коридорчиков, эха, хохота, блестящих глаз, запаха духов, стука каблуков – мало ли чего!

Цирк в детстве произвёл на меня колоссальное впечатление. Мне иногда хочется сказать, что жёлтая арена цирка это и есть дно моей жизни. Именно так – дно жизни, потому что, глядя в прошлое, в глубину, я наиболее отчётливо вижу этот жёлтый круг с рассыпавшимися по нём фигурками людей и животных в алом бархате, в блестках, в перьях и наиболее отчётливо слышу стреляющий звук бича, о котором мне приятно знать, что он называется шамбарьер, а также крик клоуна: “Здравствуй, Макс!” – и ответ на него: “Здравствуй, Август!”».

– Здорово… – сказал Митя зачарованно.

– Помнишь, когда доктор Гаспар Арнери возвращался ночью из дворца Трёх Толстяков? Когда стража не пустила его вовнутрь? Он тогда ещё сильно проголодался и остановился у балаганчика дядюшки Бризака, откуда вкусно пахло жареной бараниной с луком? Старого клоуна, открывшего ему дверь, тоже звали Август. Как тесно переплетены жизнь и творчество…

А знаешь, Митя, что любопытно? Гимназист Юрий Олеша вовсе не мечтал стать писателем. Он мечтал стать цирковым актёром! Вот послушай:

«Мальчиком и многие годы потом, уже взрослым человеком, из всех зрелищ я больше всего любил цирк. Да и не только в качестве зрелища воспринимал я цирк – нет, отношение было сложнее, ещё и мысли о славе переплетались у меня с цирком: я представлял себе, что буду знаменитым цирковым актёром, именно прыгуном!».

Все эти детские впечатления и мечты стали потом частью «Трёх толстяков».

– Олег Сергеевич, а когда вы расскажете о Суок? Помните, вы обещали?

– Конечно, помню. Давай дойдём до Горсада, найдём там свободную скамейку, и я расскажу тебе эту историю.

Олег Сергеевич быстро зашагал по Коблевской в сторону Собора, и Митя, спеша за ним, спросил:

– Вы занимались спортом?

– Почему занимался? – улыбнулся Олег Сергеевич и ещё немного ускорился. На каждый его шаг приходилось два Митиных, так что со стороны казалось, что Митя бежал. Собственно, так оно и было.

Через четыре минуты они стояли у стула. Знаменитого двенадцатого стула. Возле него, как обычно, стояла очередь из желающих сфотографироваться.

– Отдышимся? – спросил Олег Сергеевич.

– А я и не запыхался! – гордо ответил Митя.

– Ну что же, прекрасно. А вот и свободная скамейка. Ты уже готов слушать?

– Всегда готов! – рассмеялся Митя.

– Так вот. Юрий Карлович перенёс в свою сказку не только одесские улицы, дома и свои детские впечатления. Он перенёс в неё живых людей. Одних героев он назвал именами своих знакомых и близких, другим – приписал их черты. Я уже говорил тебе о клоуне Августе. А вот, например, доктор Гаспар Арнери. Он во многом списан со знаменитого одесского доктора Главче, с сыном которого – Андронькой, – дружил юный Олеша. Очки и трость – непременные атрибуты настоящего доктора, не правда ли? – улыбнулся Олег Сергеевич.

И, видя растерянность на Митином лице, добавил:

– Тогдашнего доктора, разумеется.

Теперь кукла. Ключевой персонаж сказки. Ожившая кукла – удивительный, интереснейший персонаж. И он тоже взят Юрием Карловичем из жизни. Помнишь, кем он мечтал стать? Цирковым артистом. Прыгуном. Акробатом. Он так хотел уметь делать сальто-мортале, что даже пытался научиться этому в гимнастическом зале. И считал, что эта мечта уметь делать сальто-мортале была в нём первым движением художника. Недаром Суок – гимнастка, акробатка. И Тутти, её брат, тоже становится акробатом. Олеша писал в воспоминаниях о том, что на цирковом представлении влюбился в акробатку-девочку, выступавшую в трио вместе с двумя акробатами-мальчиками. А потом… увидел её у входа в цирк. И оказалось, что девочка эта – переодетый мальчик. Я не буду тебе зачитывать этот эпизод – ты сам прочтёшь его в «Книге прощания». Я прочту тебе другой – там, где говорится о человеке-кукле.

Олег Сергеевич нашёл нужную закладку и раскрыл книгу:

«Я видел как-то в цирке номер, который тогда назывался “Мота-фозо”. Мота-фозо – это человек-кукла. Не какая-нибудь экстравагантная кукла – страшная или комическая – нет, это просто молодой человек во фраке и в цилиндре, просто юный франт с голубо-розовым, как у куклы, лицом и с синими, нарисованными почти до щёк ресницами. Ну и конечно, как у кукол же, неподвижные, хотя и лучащиеся глаза. Его, этого франта, выносили на арену. Он был кукла. Это все видели. Настолько кукла, что когда униформа, вдруг забыв, что это кукла, переставал её поддерживать и отходил, она падала. Причём под общий панический возглас цирка падала назад, навзничь. Её, сокрушенно покачав головой, опять поднимали.

Проделывался целый ряд конфликтов, рассчитанных как раз на то, чтобы создавалось впечатление куклы, и номер заканчивался тем… Тем заканчивался… О, по приказу детства он заканчивался тем, что куклу несли по кругу партера, останавливаясь то перед одним мальчиком, то перед другим, то перед отшатнувшейся в застенчивости девочкой – и мы могли чуть ли не целовать его в щеки, этого старшего мальчика в белом жилете; его ресницы не дрожали, не дрожали ноздри, но всё же прелестная душа улыбки, маска смеха дружески общалась с нами, на миг как бы появляясь на застывшей маске. Где ты, мой старший брат – сказка? Вдруг под звуки галопа он срывал с головы цилиндр и высоко поднимал его над головой, и от радости, что ожил, воздымались кверху – цилиндр, перчатка, ещё что-то (плащ?), – он убегал с арены, прямо-таки весь засыпанный детскими ладошками – мало того, даже пятками, потому что некоторые малыши от восторга валились на спину!».

Митя рассмеялся.

– Прекрасно, правда?

– Правда, Олег Сергеевич!

– Ну, а теперь об имени. Суок… Как необычно оно звучит. И тем не менее, это имя – точнее, фамилия, – совершенно реального человека. Жены Юрия Олеши. Именно ей посвящена сказка. Её звали Ольга Густавовна, и она была одной из трёх сестёр Суок, дочерей известного одесского учителя танцев, чешского происхождения. Сначала Юрий Карлович был влюблён в Серафиму, младшую сестру. Это длинная и запутанная история. Кстати, история с посвящением книги – тоже длинная и запутанная. Изначально она была посвящена Валечке Грюнзайд – московской девочке, в которую Олеша влюбился уже в Москве. Кстати, тут тоже не обошлось без куклы. Олеша жил тогда у Валентина Катаева в Мыльниковом переулке, и брат Ильи Ильфа, Михаил Файнзильберг, принёс к ним в дом куклу из папье-маше, в точности напоминающую годовалого ребёнка. Катаев и Олеша, забавляясь, сажали куклу на окно, откуда она часто вываливалась на улицу, вызывая ужас у прохожих. Однажды по переулку проходили две девочки, и, увидев куклу, остановились получше её разглядеть. Одной из этих девочек и была Валечка Грюнзайд. Олеша влюбился в неё немедленно и бесповоротно. А для того, чтобы она ответила ему взаимностью, пообещал написать сказку – не хуже, чем у Андерсена. Правда, к тому моменту, как «Три толстяка» были опубликованы, Валентина Петровна уже стала женой Евгения Петрова… Что, к счастью, не помешало их дружбе.

– Дружбе Олеши с Валентиной?

– Дружбе всех со всеми, – улыбнулся Олег Сергеевич. – Ну что, пойдём домой? Ко мне должен прийти приятель.

– Давайте пойдём.

– Так же быстро?

– Так же быстро! Только чуть помедленней.

Обратно шли той же дорогой. В окне аптеки на Дерибасовской была реклама с большим нарисованным красным сердцем.

– Кстати, забыл рассказать тебе о стуке сердца, – сказал Олег Сергеевич. – Расскажу уже в нашем дворе.

И вот, наконец, Строгановский мост. Дом Трапани. Налево – улица Олеши.

Поравнявшись с мемориальной доской, Митя остановился и спросил:

– Олег Сергеевич, так в какой же квартире жил Юрий Олеша?

Олег Сергеевич улыбнулся:

– Сейчас расскажу. Потерпи ещё несколько минут.

Митя стоял и смотрел на профиль писателя, высеченный в мраморе. Олег Сергеевич молча стоял рядом. Каждый думал о чём-то своём.

– Так вот ты где! – раздался вдруг громкий раздражённый голос.

Митя вздрогнул.

Из арки, ведущей во двор третьего номера, быстрым шагом вышла невысокая пожилая женщина. Коротко стриженые волосы её чем-то напоминали ирокез – возможно, оттого, что она просто излучала волнение и раздражение, – а элегантные блузка и брюки резко контрастировали с домашними тапочками, обутыми на босу ногу.

– Так вот ты где! – повторила она, подходя к Мите. – Я тебе уже целый час кричу, а ты не отзываешься! Где тебя носит?

Неизвестно, что ещё услышал бы Митя в свой адрес – но бабушка вдруг осеклась, увидев Олега Сергеевича. Не узнать его она не могла – как и доктора Гаспара Арнери в «Трёх толстяках», его знал весь город.

– Прошу вас, не переживайте…

– Илона Матвеевна, – подсказала бабушка.

– Не переживайте, Илона Матвеевна. Мы гуляли вместе. Я рассказывал Мите о Юрии Олеше и его одесских местах.

– Вот как? Замечательно. Но Дима ничего не сказал о том, что собирается уходить так далеко и надолго! Так почему ты не предупредил? – вновь повысила она голос.

Митя втянул плечи.

– Илона Матвеевна, зачем вы так. Уверен, в следующий раз Митя исправится. А у меня к вам есть вопрос.

– Пусть он сам за себя отвечает, Олег Сергеевич! – не успокаивалась бабушка.

– И всё же – можно задать вам вопрос?

– Пожалуйста, – ответила Митина бабушка. Вежливость трудно давалась ей в эту минуту. Эмоции захлёстывали её.

– Давайте зайдём во двор? Там всё же удобнее.

– Диме пора обедать.

– Нам хватит всего нескольких минут.

– Ну ладно, пойдёмте. Дима, иди вперёд. Да поскорее!

– Простите, Олег Сергеевич, – шепнул Митя.

Олег Сергеевич подмигнул.

Необычная троица вошла в арку и затем во двор.

Время во дворе словно бы замерло. Зной по-прежнему заливал его. Кот так и дремал на скамейке, теперь растянувшись ровно посередине её.

– Давайте присядем? – предложил Олег Сергеевич, глядя на кота.

– Давайте постоим, – пробурчала бабушка. – У нас борщ остывает.

– Ну что ж, хорошо. Митя рассказал, что вы много лет проработали учителем истории. А потом разочаровались и в науке, и в культуре. Это правда?

– Да, это правда. Учителя получают сейчас копейки. Да и кому нужна вся эта учёба? Выживают только наглые и нахрапистые неучи без комплексов. О какой культуре может идти речь? А уж тем более, об искусстве!

– Я вас понимаю. Времена сейчас такие. Когда говорят пушки, музы молчат, – правда, Илона Матвеевна?

– Именно так, – ответила твёрдо Митина бабушка.

– И хоть сейчас пушки тоже молчат…

– Но до культуры никому нет дела.

– Олег Сергеевич, вы обещали сказать, в какой квартире жил Олеша, – вмешался в разговор Митя.

– Не вмешивайся, когда говорят старшие! – одёрнула его бабушка. – Да, кстати, в какой? Я тоже гадаю об этом каждый раз, когда прохожу мимо мемориальной доски.

– Я обязательно скажу. Только ответьте ещё на несколько вопросов.

– Диме нужно обедать, Олег Сергеевич. Значит, в следующий раз.

Вдруг из парадного послышался громкий лай.

– Джек, – улыбнулся Митя.

Через секунду весёлым лаем заполнился весь двор. Маленький рыжий шпиц подскочил к скамейке и лаял на кота, Митю, Олега Сергеевича и бабушку одновременно.

– Джек, тише на тридцать децибел! – послышался мужской голос. Высокий мужчина в очках нёс на плече большой ковёр.

Джек продолжал лаять. Кот открыл глаз, потом второй, лениво потянулся и спрыгнул со скамейки. Джек прыгал вокруг него, громко лая. Наконец кот неторопливо пошёл к старому водопроводному крану, когда-то кем-то установленному посреди двора, и лёг в его тени. Шпиц побежал за ним.

– Оскар Борисович, вы что, ковёр собрались выбивать? – спросила возмущённо Митина бабушка.

– Ну да. А что, Илона Матвеевна? – спросил мужчина с недоумением.

– Сейчас обеденное время. Многие отдыхают. Неудачная затея!

– Забавно. Очень забавно, – улыбаясь, сказал Олег Сергеевич.

– Что забавного? – повернувшись к нему, спросила с возмущением бабушка.

– Ещё Катаев писал, что во дворе у Юрия Олеши часто выбивали ковры. Надо же – сто лет прошло, а ничего не изменилось!

Замолчавший на минуту Джек снова залаял.

– Джек, я же сказал, тише на тридцать децибел! – повторил громко Оскар Борисович.

– Ваш Джек даже в децибелах разбирается? – засмеялся Митя.

– Ещё как разбирается! Очень смышлёный, – улыбнулся Оскар Борисович и начал развешивать ковёр на веревке рядом со скамейкой.

– Оскар Борисович, я же сказала, что это неудачная затея! – бабушка решительно подошла к нему.

– Это почему? Если я кого-то разбужу, он крикнет мне с балкона.

– Мы с Олегом Сергеевичем собрались обсудить серьёзные вещи. Вы будете нам мешать, – сказала бабушка.

– Илона Матвеевна, вы же сказали, что Мите пора обедать. И что борщ остывает, – улыбнулся Олег Сергеевич.

– Ничего. Борщ подождёт, – ответила решительно бабушка. Полчаса ничего не решат. Присаживайтесь, Олег Сергеевич. Так что вы хотели спросить?

Олег Сергеевич с Митей переглянулись, с трудом сдерживая смех.

– А мне можно поучаствовать в вашей учёной беседе? – спросил Оскар Борисович.

Бабушка уже собралась было ему отказать, но Олег Сергеевич опередил её:

– Конечно. У нас нет секретов. Садитесь рядом с нами.

– Только если не будете курить, – буркнула Илона Матвеевна. – И скажите своему Джеку, чтобы уменьшил громкость на сто децибел!

Словно понимая разговор людей, Джек молча подбежал к Оскару Борисовичу и сел у его ног.

– Я же говорил – смышлёный пёс, – Оскар Борисович ласково потрепал Джека по голове.

– Олег Сергеевич, так что вы там спрашивали насчёт культуры? – сказал Илона Матвеевна, внимательно разглядывая Митю. Она поправила ему причёску, оглядела его одежду – опрятная ли, и взгляд её упал на свои собственные тапочки.

– Ой, – сказала она, пряча ноги под скамейку. – Извините. Так торопилась, что забыла обуться!

– Не смущайтесь, – сказал Олег Сергеевич. – Мы же в Одессе. Я на такой случай держу у порога кроксы. Удобно и практично. А вообще – люблю кеды.

– И я люблю, – сказал Митя.

– Ну что, начнём?

– Начнём, – сказала Илона Матвеевна.

– Итак, – начал Олег Сергеевич. – Культура и искусство.

– Да. Культура и искусство. Я считаю, они никак не помогут Диме выжить в нашем жестоком мире. А мальчик должен уметь зарабатывать, чтобы накормить себя и свою семью.

– Согласен с вами полностью. Мальчик, то есть мужчина, должен быть опорой для своей семьи. Но будут ли ему в этом мешать культура и искусство? Давайте начнём с культуры.

– Давайте.

– Понятие культуры у нас часто смешивают с понятием искусства, а это не так. Сам латинский термин cultura имел своим первым значением возделывание и впервые встречается в трактате о земледелии Марка Порция Катона.

– Вот это да! – воскликнул Митя.

– Тихо, – одёрнула его бабушка.

– Очень интересно, – сказал Оскар Борисович.

– Так вот, в своём трактате Катон особо подчёркивал важность особого душевного отношения к возделыванию земли – отношения, без которого нельзя добиться успеха. Вот это особое отношение и стало ключевым. Во всей дальнейшей литературе термин «культура» употреблялся как синоним греческому paideia – воспитание.

– И до сих пор употребляется? – спросил Оскар Борисович.

– Сегодня понятие «культура» имеет огромное число значений, но все они объединены единым смыслом – как накопленные человечеством в процессе постоянного совершенствования знания и умения.

– Общий уровень развития человечества?

– Именно. Всё то, что противостоит беспорядку и хаосу. Греки считали, что только культурный человек, являясь добродетельным и верным гражданином, может занять своё естественное место в прекрасном строе Космоса. То есть, по-нашему, Вселенной. Илона Матвеевна, разве вы не хотите, чтобы Митя был добродетельным и верным гражданином? – Олег Сергеевич посмотрел на бабушку.

– Олег Сергеевич, не передёргивайте. Конечно, хочу.

– Ну вот и прекрасно. Мы часто забываем, что искусство является не синонимом культуры, а его составной частью. Наряду с наукой, нравственным воспитанием, организацией быта и многим другим. Вот, например, бытовая культура, о которой у нас многие забыли. Культурный человек никогда не будет писать краской на стенах домов или выбрасывать мусор не в урну, а себе под ноги. Или, например, гонять котов. Вы же не хотите, Илона Матвеевна, чтобы Митя бросал мусор себе под ноги?

– Олег Сергеевич, я уже сказала – не передёргивайте. Дима – мальчик из приличной семьи. Кстати, почему вы называете его Митей?

– А вы присмотритесь внимательнее. Митя подходит ему гораздо больше, – улыбнулся Олег Сергеевич.

– Мне Митя больше нравится, – сказал Митя.

– Мало ли что тебе нравится, – сказала строго бабушка, осеклась и махнула рукой.

– Можно продолжить? – спросил с улыбкой Олег Сергеевич.

– Продолжайте, – ответила в сердцах бабушка.

– Итак, мы все согласились, что культура важна и нужна. Давайте перейдём к искусству.

– Давайте! – сказал Митя. Бабушка хотела снова одёрнуть его, но в последний миг сдержалась.

– С древних времён лучшие умы человечества пытаются определить, что такое искусство и зачем оно нужно.

– Ни зачем не нужно, – пробормотала себе под нос бабушка.

– Давайте сначала разберёмся с понятиями. Как вы думаете, Илона Матвеевна, – что такое искусство?

Бабушка задумалась на минуту и ответила:

– Ну как что. Это же понятно. Живопись, скульптура, литература, музыка…

– То есть любая живопись – это искусство? Даже самая неумелая?

– Ну… Нет.

– А неуклюжие стихи с плохой рифмой – это искусство?

– Нет. Искусство – это то, что красиво.

– Замечательно. А как вы считаете, Илона Матвеевна: кулинария или парикмахерское дело – это искусство?

– Конечно же нет! Это просто смешно.

– Видите, как интересно. А французский философ Гюйо, например, считал искусством не только живопись и литературу, но и искусство костюмерное, вкусовое и осязательное.

– Гюйо крут, – улыбнулся Митя.

– Ну, знаете… Это его мнение, – сказала бабушка. – Своё мнение я вам уже сказала. Искусство – это красота.

– Не буду мучить вас расспросами о том, что такое красота. Скажу лишь, что мыслители спорят об этом уже несколько тысяч лет.

– Вот это да! – воскликнул Митя. – А я думал, что это понятно и очевидно.

– Если бы! У древних греков, например, понятие красоты было неотделимо от понятия добра. А вот основатель эстетики немецкий философ Баумгартен считал основной целью искусства – красоту.

– Я согласна с Баум…

– Баумгартеном, – подсказал Олег Сергеевич.

– Да, с Баумгартеном, – сказал Илона Матвеевна.

– Тогда вы не согласны с Зульцером и Мозесом Мендельсоном, которые считали главной целью искусства и красоты воспитание нравственного чувства, и частично не согласны с Кантом и Шиллером…

– Как-то всё слишком сложно, – сказала Илона Матвеевна.

– Что же сложного? Всё очевидно, – возразил Оскар Борисович.

Бабушка раздражённо посмотрела на него, подумала секунду и ответила:

– Для меня всё очевидно! А вот для Димы сложно.

– Илона Матвеевна, вы сильно недооцениваете Митю, – продолжил Олег Сергеевич. Но всё же, скажу проще. Итак, два основных взгляда на цель искусства таковы – это или добро, или красота. И то, и то – хорошо, правда?

– Правда, – согласилась бабушка.

– И, тем не менее, Лев Николаевич Толстой писал о том, что искусство стало пустой забавой праздных людей.

– Вот! Я согласна с Толстым, – оживилась Илона Матвеевна. – Всё-таки великий писатель.

– Позвольте, но ведь Толстой написал это не просто так, – возразил Оскар Борисович.

– Да, вы правы. Он написал это в пику деятелям современного ему искусства. Лев Николаевич считал, что между хорошим искусством, передающим добрые чувства, и дурным, передающим злые чувства, совершенно стёрлась разница.

– А разве не так? – спросила Илона Матвеевна.

– И потому искусство стало не тем важным делом, каким оно предназначено быть, а пустой забавой, – продолжил Олег Сергеевич. – А ведь главное его предназначение – переводить в чувства самые высшие истины, которые познаны человечеством.

– Ну я это же самое и говорила.

– То есть вы согласны, Илона Матвеевна, что настоящее искусство является важным делом?

– Ну конечно!

– Вот! И я с вами согласен. Да что я? С вами согласен сам Толстой! Он считал, что искусство есть один из двух органов прогресса человечества. Если через слово человек передаёт свои мысли, то через образы искусства – свои чувства. И люди настоящего и будущего именно через искусство могут понимать чувства людей прошлого. А самое интересное, что всего этого искусство не может добиться без науки. Потому что другой орган прогресса человечества – это как раз наука. Искусство переводит в область чувства те истины, которые открывает и изучает наука.

– Здорово, – сказал Митя.

– Кроме того, Толстой считал, что искусство – одно из необходимых средств общения, без которого не могло бы жить человечество. Теперь даже как-то и неловко подумать, что искусство ни для чего не нужно. Правда, Илона Матвеевна?

– Вы загнали меня в угол, Олег Сергеевич. Получается, что так.

– Разве это я? Это Толстой. Он тоже считал, что искусство есть великое дело. И что настоящее искусство может сделать так, чтобы чувства братства и любви к ближнему стали для всех привычными и естественными.

– Как красиво, – сказал Оскар Борисович.

– Красиво, но неправдоподобно, – пробурчала бабушка.

Джек вдруг залаял, увидев нового кота, но тут же умолк, посмотрев в глаза своему хозяину.

– Какой смышлёный пёс, – улыбнулся Оскар Борисович. – Очень смышлёный. Пожалуй, назову его Шерлоком. Джек, как тебе новое имя?

Джек вильнул хвостом.

Все рассмеялись.

– Пока неправдоподобно, Илона Матвеевна, – продолжил Олег Сергеевич. Но так будет, поверьте. А знаете, что самое парадоксальное? Чем больше культурных людей будет в обществе, тем быстрее улучшится и материальная часть жизни.

– Это почему же? – спросила бабушка.

– А вот почему. Человек, полюбивший искусство, привыкает к красоте и гармонии, а потом эту привычку переносит и в свою жизнь – старается установить гармонию и в том месте, в котором живёт, и в отношениях с окружающими. А гармония в отношениях прямо ведёт к благополучию в государстве. Это раз. Человек, любящий красоту, старается сделать так, чтобы красота его окружала. А это значит, что он будет строить красивые дома и заботиться о чистоте в своём городе. Это два. Есть что-то неверное в том, что я говорю, Илона Матвеевна?

– Нет ничего неверного, – ответила бабушка.

– Искусство развивает хороший вкус. Хороший вкус, в свою очередь, способствует развитию понятия гармонии, добра и внутренней достаточности. Такой человек в гораздо большей степени будет справедлив и честен. А общество, в котором будет достаточно таких людей, будет благополучным. Не зря все великие правители покровительствовали искусствам. Они это знали.

– Интересно, как всё связано – хороший вкус и благополучие общества, – сказал задумчиво Оскар Борисович.

– Именно. И, кстати, творчество Юрия Карловича Олеши, о котором мы говорили сегодня с Митей – это прекрасный образец хорошего вкуса в литературе. Мы ходили сегодня по местам Юрия Олеши. Тем местам, которые он описывал и в своих воспоминаниях, и в «Трёх толстяках». Мы наблюдали, как детские воспоминания Олеши стали частью прекрасной сказки. Я обещал Мите прочесть последний на сегодня отрывок – и дать ему прочесть всю книгу. Послушаете, Илона Матвеевна? Подождёте ещё чуток с обедом?

– С удовольствием.

– Митя, помнишь тот момент, когда Суок сидела на траве рядом с наследником Тутти и вдруг услышала равномерный повторяющийся звук? – повернулся к Мите Олег Сергеевич. – Она ещё подумала, что это тикают часы?

– Да, Олег Сергеевич! Оказалось, что это бьётся его железное сердце!

– Железное, которое оказалось живым. У тебя отличная память. А теперь – послушайте:

«Однажды, когда я был маленьким мальчиком, лёгши спать, я вдруг услышал совсем близко от себя какой-то звук – глухой, но очень чёткий, одинаково повторяющийся. Я стал теребить одеяло, простыню, убеждённый, что из складок выпадет, может быть, жук или какая-нибудь игрушка, машинка. Я заглянул под подушку… ничего не обнаружилось. Я лёг, звук опять дал о себе знать. Вдруг он исчез, вдруг опять стал раздаваться.

– Бабушка, – обратился я к бабушке, с которой спал в одной комнате. – Ты слышишь?

Нет, бабушка ничего не слышала. И вдруг, как будто извне, пришло понимание, что это я слышу звук моего сердца. Это понимание не удивило меня и не испугало. Признание правильности того, что во мне бьётся сердце, пришло ко мне с таким спокойствием, как будто я знал об этом факте уже давно, хотя с этим фактом я столкнулся только что и впервые».

Маленького Юру тоже воспитывала бабушка. Всё повторяется.

– Вы знаете – это просто поразительно! – сказала Илона Матвеевна.

– Теперь вы видите, как реальная жизнь становится основой для творчества… Ну что же, я обещал сказать вам, в какой именно квартире жил Юрий Карлович Олеша.

Так вот – он жил как раз в той квартире, в которой сейчас живёте вы.

И Олег Сергеевич молча протянул Мите «Книгу прощания».

***

Через две недели в квартире на втором этаже раздался звонок. Олег Сергеевич открыл дверь.

– Добрый день, Олег Сергеевич!

– Рад тебя видеть, Митя. Проходи. Как твои дела? Как бабушка?

– Ой, это просто удивительно! Бабушка рассказал маме с папой об Олеше. Теперь вся наша семья читает «Книгу прощания». Можно я верну её вам чуть попозже?

– Конечно, можно, – улыбнулся Олег Сергеевич. – Бабушка уже не ругает тебя за то, что ты много читаешь? Не выгоняет тебя на улицу?

– Мне кажется, она уже никогда не будет ругать меня за это, Олег Сергеевич. Но я уже и сам…

– Что сам? – улыбнулся Олег Сергеевич.

– Сам выхожу. Мишка приехал. Мы вчера с пацанами играли в футбол.

– В парке?

– В парке.

– Я очень рад этому. Всему этому. Ты, кстати, знаешь, что парк Шевченко раньше назывался Александровским?

– Нет, не знаю.

– Император Александр Второй сам посадил первое дерево в этом парке. Потом рядом с ним установили колонну в его честь. Сейчас она рядом со стадионом. Но давай не будем стоять в коридоре – проходи.

Зайдя в комнату, Митя по привычке начал рассматривать книги.

– А вот же у вас открытка с этой колонной! – сказал он взволнованно, показывая на полку. – Я никогда не думал, что это в честь императора!

– Если внимательно изучать историю нашего города, откроется множество удивительных тайн и загадок.

– Олег Сергеевич, я приходил к вам каждый день, но никто не открывал. А у меня такие новости! Я должен срочно вам всё рассказать.

– Мы с женой уезжали в Киев, на литературный фестиваль. Извини, что не предупредил тебя. Так что же за новости?

– Оказывается, когда в прошлом году родители делали в квартире ремонт, они нашли за обоями старинную открытку! А сказали мне об этом только сейчас.

– Здорово! И что?

– Как что? Открытка – на польском языке!

– А вот это уже интересно. Вы смогли её прочесть?

– Пока нет, там очень мелкий почерк. Но я уже нашёл польско-русский словарь! Как вы думаете, эту открытку написал Олеша?

– Скорее всего, нет. Возможно, она пришла его родителям или бабушке. Юрий Карлович уехал из Одессы в 1921 году, через год после этого его родители уехали в Польшу. То, что открытка сохранилась – это чудо. Обязательно прочтите её.

– Но это ещё не всё. Они нашли вот это!

Митя разжал ладонь. В ней лежал прямоугольный серебряный жетон, на котором были изображены два кузнеца с молотами.

– Вот посмотрите – тут написано: «Художественно-промышленная выставка. Одесса, 1910 год».

Олег Сергеевич взял в жетон в руки, внимательно рассмотрел его.

– А вот это – большая редкость и большая удача. Художественно-промышленная выставка проходила как раз в нашем Александровском парке и стала событием огромной важности для Одессы. Чего стоит только полёт Уточкина прямо с территории выставки через залив в Дофиновку. К открытию выставки бельгийцы пустили в Одессе трамвай – помнишь, Олеша пишет об этом? Кстати, доктор Главче водил его вместе с Андронькой на эту выставку. Самое большое впечатление на мальчишек произвели, конечно же, аэропланы в огромном павильоне.

Олег Сергеевич замолчал. Он ещё раз внимательно рассмотрел жетон и протянул его Мите.

– Чудо. Наша жизнь вообще наполнена маленькими чудесами. Нужно только уметь их замечать. Вот ты, конечно же, заметил прекрасную плитку на полу в нашем парадном?

– Да, там ещё есть непонятная надпись.

– Ну, не такая уж она непонятная. Завод Маривил в Радоме.

– А что это означает?

– Это название завода, на котором сделали эту плитку. И знаешь, что интересно? Радом – городок в Польше, недалеко от Варшавы.

– Просто удивительное совпадение! – воскликнул Митя.

– Совпадение? – улыбнулся Олег Сергеевич. – Ну что ж, не стой, присаживайся, – Олег Сергеевич указал Мите на большой овальный стол, стоящий в центре комнаты, рядом с книжными полками.

– У вас такой красивый стол! Он, наверное, старинный?

– Да. Ему уже сто пятьдесят лет. Я привёз его из Львова. Он сделан из ореха, и мне за ним замечательно работается. Кстати, хотел спросить – как твоя поэма?

– Я уже закончил её. И подарил маме на день рождения – он был позавчера.

– И как? Маме понравилось?

– Очень понравилось! И маме, и папе, и бабушке. Они сказали, что не ожидали от меня такого.

– Я очень рад за тебя. Теперь нужно развивать успех и писать ещё.

– А я уже начал рассказ, Олег Сергеевич. О нашем дворе.

– Молодец. Помнишь Олешу? Ни дня без строчки.

– Да, я теперь всё время вспоминаю эту фразу.

Митя поёрзал на стуле и спросил нерешительно:

– Олег Сергеевич, извините за нескромный вопрос – у вас случайно нет компота?

Олег Сергеевич рассмеялся:

– Я скажу жене. Ей будет приятно. Нет, компота нет, мы вернулись вчера вечером и не успели его сварить. Зато у меня есть холодная кола. Хочешь?

– Ой, хочу! Конечно, хочу! Бабушка запрещает мне её пить. Говорит, что она очень вредная.

– Ты знаешь, это тот случай, когда бабушка права. Так что? Не будем?

– Будем, будем! Мы же ей не скажем!

И оба рассмеялись.

Олег Сергеевич вышел на кухню и вернулся с двумя стаканами, над которыми парили два облачка из мелких пузырьков.

– Ой, как вкусно! – сказал Митя, отпивая глоток.

– Особенно в такую жару, – улыбнулся Олег Сергеевич.

Стоявший на столе старинный телефон вдруг зазвонил.

Митя вздрогнул.

– Ой. Я думал, он стоит просто для красоты.

Олег Сергеевич улыбнулся и снял трубку:

– Да. Да, Оскар. Правда? Это потрясающе. Через пятнадцать минут? Жду.

– Оскар Борисович? – спросил Митя.

– Да. Оскар – удивительный человек. Иногда он поражает меня до глубины души. Сейчас раздобыл где-то «Начала» Катона, изданные в серии «Коллекции Буде», и хочет их обсудить.

На Митином лице удивление соединилось с непониманием.

– Помимо трактата о сельском хозяйстве, Марк Порций Катон Старший написал «Начала» – историю Рима со дня его основания. Это первое историческое сочинение на латыни в прозе. А «Коллекция Буде» – это французская серия, в которой греческая и римская классика издана на двух языках.

– Французском и русском? – спросил Митя.

– Французском и языке оригинала, – засмеялся Олег Сергеевич. – А вообще Оскар – настоящий друг. Чего только стоит его феерический выход с ковром в самый нужный момент?

Митя помолчал немного и спросил:

– Олег Сергеевич, а над чем вы сейчас работаете?

– Пишу цикл статей об одесских художниках, живших сто лет назад. Их называли «независимыми».

– Олег Сергеевич, я недавно видел по телевизору передачу с вами. И до этого видел. Почему ведущие говорят, что вы воскрешаете мёртвых?

– О, Митя, это очень интересный вопрос, и я не знаю, готов ли ты услышать честный ответ на него.

– Готов, Олег Сергеевич.

– Точно?

– Точно!

– Хорошо. В прошлый раз я показал тебе, как жизнь становится литературой. Сейчас я покажу тебе, как литература становится жизнью. То, что ты сейчас услышишь, может показаться тебе странным и даже шокирующим. Но мне почему-то кажется, что ты способен это понять.

Митя сделал серьёзное лицо.

– Не нужно, – улыбнулся Олег Сергеевич. – Важно быть, а не казаться.

Митя засмеялся.

– Слышал ли ты когда-нибудь о том, что весь наш мир – это книга?

– Нет, Олег Сергеевич, – поражённо ответил Митя.

– Что такое Библия, ты, конечно же, знаешь. Основа Библии – Пятикнижие Моисеево, или Тора. Так вот, иудеи считают, что Бог создавал наш мир, руководствуясь Торой. Книга была для него планом. Самое первое предложение самой первой части Торы – Брейшит, или Бытие, звучит так: «В начале Бог сотворил небо и землю». Казалось бы, всё понятно. Но это только на первый взгляд. Перевод почти всегда упрощает оригинал, а ведь в Торе нет ничего случайного. На иврите эта фраза звучит так: «Берешит бара элоким эт а-шамаим ве-эт а-арец».

– Олег Сергеевич, как вы всё это запомнили?

– Так вот, мудрецы утверждают, что частица «эт» не просто повторяется в этом предложении дважды. В этом есть потаённый смысл, который заключается в том, что «эт» – это первая и последняя буква ивритского алфавита, алеф и тав. То есть, прежде всего мира был создан алфавит, через буквы которого энергия Творца смогла создать наш мир – как материальный, так и духовный.

Казалось бы, как земные буквы могли создать мир? На это есть ответ. Наш мир – это мир форм, и Божественная, духовная энергия может спуститься в него только через созданные заранее формы. Духовным силам нужен проводник. Вот почему у каждого произнесённого слова есть сила – потому что, будучи произнесённым, оно сразу обретает энергию. А слово написанное вообще обладает огромной силой. Ты никогда не задумывался о том, что практически все «выдумки» писателей-фантастов через некоторое время становятся реальностью?

– Я как раз недавно об этом думал. Жюль Верн, например, – сказал Митя.

– Герберт Уэллс, Александр Беляев… Уэллс с точностью до года предсказал применение ядерного оружия и танков в военных действиях. Артур Кларк предсказал появление интернета, планшета iPad, высадку человека на Луне и множество других кажущихся нам уже обыденными новшеств. Роботы, придуманные Карелом Чапеком, и десятки других примеров. Кстати, недавно опубликован прогноз о будущем Айзека Азимова, сделанный им пятьдесят лет назад, во время Всемирной выставки 1964 года. Более половины прогнозов сбылись – о трёхмерном кино и о мобильных телефонах, о повсеместном распространении компьютеров и беспроводной технике, о росте населения Земли и атомных электростанциях. И как теперь понять – они сбылись потому, что великий фантаст заглянул в будущее или потому, что он сам смоделировал это будущее?

– Наверное, смоделировал! – сказал Митя.

– Я тоже так считаю. Но самое удивительное – в другом.

Олег Сергеевич на мгновение задумался и продолжил:

– Бог творит мир непрерывно. То есть и сейчас, в тот момент, как мы с тобой разговариваем. Он пишет Книгу жизни каждого из нас – и вместе с ней книгу развития мира. Но он пишет её не сам. Ему помогают люди. Люди, постигшие волю Бога, не только исполняют её, но и участвуют в её формировании. И писатели играют в этом процессе первоочередную роль. Вот почему так важно писать утопии. Они моделируют в наших мыслях – а потом и в реальности, – лучшее будущее. К сожалению, их сейчас почти не сочиняют – все увлеклись антиутопиями и катастрофами. Но, к счастью, сила слова дана не каждому. Бог доверяет моделировать будущее избранным.

– Олег Сергеевич, а вы – избранный?

Олег Сергеевич рассмеялся.

– Видишь ли, Митя… Да, я уже немало знаю. Но ещё недостаточно для того, чтобы моделировать будущее. Мне пока поручено, как ты и говорил, воскрешать мёртвых.

Митя растерянно смотрел на Олега Сергеевича. Это прозвучало настолько неожиданно, что он не решился расспрашивать дальше.

– Помнишь расхожую фразу, которую говорят о хорошем человеке, покинувшем наш мир: «Он будет вечно жить в памяти потомков»? Или «в наших сердцах»? Так вот, такие люди могут жить не только в памяти, но и на самом деле.

Вспоминая умерших, рассказывая о них, устанавливая памятники и мемориальные доски, мы создаём особое поле – поле памяти. Эгрегор. Это поле создаёт свой особый мир, в котором живут те, о которых мы помним. Мы фактически создаём им вторую, новую жизнь. И ключевую роль в этом играют писатели и историки.

Именно через их тексты энергии сгущаются и уплотняются, и человек вновь материализуется – в ином мире. Древние представления об аде и рае – упрощённые версии, пытающиеся рассказать об этом. Если о человеке вспоминают плохо, он постоянно страдает; если хорошо – наслаждается.

Вот почему, совершая хорошие поступки, человек не умирает. Потому что поле народной памяти создаёт новую жизнь. Но эта жизнь, этот эгрегор нуждается в постоянной подпитке. Поэтому нужно поддерживать эту память. Вот почему критично важно, чтобы на Земле были писатели.

Всё, что я тебе сказал, очень хорошо объяснено в небольшом стихотворении Александра Блока. Возможно, ты его знаешь:

О, я хочу безумно жить,
Все сущее – увековечить,
Безличное – вочеловечить,
Несбывшееся – воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжёлый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, –
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство – разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь – дитя добра и света,
Он весь – свободы торжество!

В комнате повисла тишина.

– Всё сущее – увековечить, безличное – вочеловечить, несбывшееся – воплотить. Вот задача писателя.

Ошеломлённый Митя молчал.

– Ну что же, теперь иди и пиши, – сказал Олег Сергеевич. – Ты ведь недаром живёшь в квартире Олеши. Случайностей на свете не бывает.

– Ни дня без строчки! – сказал Митя.

– Ни дня без строчки, – улыбнулся Олег Сергеевич.