ВАДИМ СКИРДА

ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ РАСХОЖДЕНИЯ
рассказ

Он не мог понять их, они не могли понять его.

В комнате для допросов собрался целый консилиум из компетентных граждан. Во главе стола восседал майор Соболевский, Александр Владимирович, человек с жёстким, но неприметным, как это принято сейчас говорить – непроницаемым гэбистским лицом. Кроме него в комнате присутствовали ещё четыре человека, трое из которых явственно принадлежали к некоему импровизированному Синедриону а-ля Древняя Иудея, правда священником из них был только один – отец Ферапонт – седенький, атипично сухонький старец в традиционном православном одеянии и с довольно таки скромным крестиком из не самого драгоценного метала. Он сидел по правую руку от майора, по левую же расположилась симпатичная дама средних лет с умным лицом и ухоженными руками – Вера Васильевна Кузьмина, психолог, доктор психологических наук, заведующая кафедрой и прочая, прочая. Подле неё нервически прохаживался взъерошенный молодой человек, тоже доктор и, что характерно – тоже не медик – доктор физико-математических наук, физик-теоретик Владимир Николаевич Невинный.

Но центром мизансцены, несомненно, являлся пятый присутствующий, на которого в данный момент были направлены взоры остальных – странного вида человечек, находившийся ровно напротив майора на противоположном конце удлинённого металлического стола типично казённого вида с наглухо прикрученными к полу ножками. Почему он казался человечком, а не полноценным участником Синедриона? По-видимому потому, что он находился в очевидно подчинённом положении на месте подсудимого или же подследственного, со втянутой в плечи головой, искоса поглядывая на своих мучителей из-под лучей прямо бьющей в глаза жёлтым электрическим светом лампы. На вид ему можно было дать смело от тридцати до пятидесяти, был он немного, что называется, лысоват и несколько подслеповат, что, впрочем, не мешало ему выглядеть человеком с открытым, заслуживающим доверия лицом и ясными глазами.

– Товарищи! – веско начал майор Соболевский, уверенно ощущая себя хозяином положения, да и кому ещё быть хозяином в настоящем не слишком дружественном помещении. – По первоначалу я должен объясниться – с чем связан ваш визит в наше учреждение. А случай, я вас уверяю, действительно экстраординарный. Всё дело в этом… гражданине. По оперативным данным, он обладает, в некотором роде… всеведением. Ну или что-то типа того, что конкретно – нам с вами и предстоит выяснить. По крайней мере, нас он просчитывает на раз. А здесь, как вы понимаете, закрытое учреждение, государственная тайна! Уровень угрозы стабильности общества – беспрецедентный. А теперь-то, конечно, у нас на него свои виды. Более того – вас, а именно: Священника, Психолога и Физика заказал, то есть – попросил вызвать для облегчения коммуникации он сам. Нам же обратиться к вам помогла наша служебная картотека… Прошу не переживать, нашей организации нужно всего лишь ваше экспертное мнение. Ибо, боюсь, без вашей помощи мы не сможем адекватно понять друг друга.

Майор говорил так, будто бы пятого в комнате не было вовсе, или же он был пустым местом. Видимо, таковым он и был для майора, вернее – это майору хотелось так думать. По многолетней службистской привычке Соболевский привык рассматривать своих оппонентов на допросе в качестве неких полусказочных несуществующих мифических животных, пришедших в его мирок из своего, обычно недоступного проницанию пространства, таковыми ему казались пришельцы из-за границы, всевозможные шпионы и подозреваемые. В данном же случае он был близок к истине по своим ощущениям как никогда…

– Кстати, товарищи, пока вы можете глотнуть воды, – скупым кивком головы он показал на старомодный графин со стаканами, аккуратно расставленными на стеклянном подносе вокруг него. – Кто хочет – можете курить. Я, с вашего позволения, тоже…  Итак, начнём. Сейчас я зачитаю выдержки из рапорта офицера патрульно-постовой службы, обнаружившего этого… гражданина:

«27 декабря сего (2012) года, в 18:15 мною, младшим лейтенантом Пискарёвым, при выполнении патрулирования Центрального Округа города Москвы в районе станции метро Якиманка был задержан находившийся без документов гражданин, предположительно, под действием наркотического опьянения, назвавшийся Иммануилом…»

– Как, простите? Иммануилом? – оживился отец Ферапонт, на его узком лице с юношески жиденькой седой бородкой поочерёдно промелькнули выражения удивления и интереса, впрочем, так же быстро сменившиеся сосредоточенной самоуглублённостью. – Иммануил – это означает «С нами Бог», очень интересно…

– Именно так, святой отец, – подтвердил майор и тут же добавил, обратившись к сидящему напротив него человеку, – так ведь, Иммануил?

Человечек неуверенно кивнул.

– Интересное имя, – вступила Вера Васильевна, – натура цельная, но противоречивая.

– Если позволите, я продолжу, – с несвойственной ему вежливостью произнёс Соболевский, – так…

«…назвавшийся Иммануилом ограбил продуктовую палатку гражданина Ованесяна, заказав шаверму, даже и не пытаясь за неё расплатиться, как если бы это было делом само собой разумеющимся…»

…ишь ты, он ещё тут и в умозаключения пускается, талантливая молодёжь, ничего не скажешь, – прокомментировал Соболевский, – а, вот:

«…на вопрос: “Чем будете платить?” он ответил: “Не знаю. А зачем?” После чего пристально посмотрел мне в глаза и сказал: “Вы человека убили. Сутки тому назад”. Довожу до вашего сведения, что мной действительно был застрелен гражданин Рыбакидзе при задержании от 25.12.2012, что было отражено в рапорте того же числа. Что есть информация секретная, неподлежащая разглашению, знать которую человек, назвавшийся Иммануилом, никак не мог. На вопрос – откуда он знает, ответил: “А разве это не видно всем?” На предложение пройти в участок сопротивления не оказал. Ни денег, ни документов, удостоверяющих личность, ни холодного, ни огнестрельного оружия, ни наркотических, ни взрывчатых веществ при себе у гражданина обнаружено не было».

– Подтверждаете ли вы написанное, гражданин Иммануил? – теперь уже напрямую к Иммануилу обратился Соболевский.

– Да, подтверждаю, – впервые произнёс Иммануил. Его голос оказался таким же бесцветным, как и он сам. Либо же он намеренно хотел произвести таковое впечатление.

– Великолепно. А теперь – не соизволите ли поделиться своими источниками информации? Вы же видите каждого, не так ли?

– Так. Например, вы…

– Молчать! – резко ударил ладонью по столу майор. – Меня не интересуют ваши примеры. Отвечайте чётко на поставленные вопросы! Это понятно?

– Да.

– Хорошо.

– Итак – ваши источники информации?

– Ну, если лицо человека можно назвать источником информации, то тогда это оно и есть…

– То есть – вы читаете по лицу?

– Не совсем. Скорее – по его ореолу, по впечатлению от лица…

– Так-так, исчерпывающий ответ, – разочарованно произнёс майор. – И так – уже несколько часов. Ничего более внятного извлечь из него пока что не удалось. Вы просили для лучшего понимания привести к вам психолога, батюшку и учёного. Они перед вами. С кого начнём?

– Если позволите, можно мне… – немного смягчила обстановку психолог Кузьмина. – Товарищ… Иммануил, можете ли вы не спеша, по порядку вспомнить всё, что с вами случилось? Что вы помните?

– Я помню всё, провалами в памяти отродясь не страдал, – спокойно ответил Иммануил.

– Так. Хорошо. Значит это не амнезия и не травматический шок. Уже лучше. Скажите, когда у вас началось… это? То есть – с какого момента вы начали видеть то, о чём мы только что говорили? Идёт ли это из детства, возможно – какая-нибудь травма, испуг…

– Отчасти вы правы, – сказал Иммануил, – шок действительно был. Не далее, чем три дня назад.

– Прекрасно! А до этого – вы были такой как все?

– Да. Я и сейчас такой. Разве вы – не видите?..

– То есть – вы хотите сказать, что предполагаете наличие способностей, аналогичных вашим, у всех?

– Предполагал… Теперь это очевидно не так. Иначе я вам был бы без надобности.

– Хорошо. Давайте по порядку. Опишите то, как это случилось с вами.

– Всё было как обычно… День как день. Я был – менеджером. Сейчас это страшно вспомнить – но по продажам. Неважно чего. Пока на нас всех не обрушилось это…

– Это? Что это? Финансовый кризис?

– Если бы. Хотя – и он тоже. Третьего дня назад… ПРОСТО ИЗМЕНИЛСЯ МИР. Это как если бы молния от горизонта до горизонта… И все мы прозрели. Сначала – это было чудовищно – смотреть в глаза близких людей и видеть там то, что по сути и так предполагалось, но – не в такой же форме! Нематериальный, тонкий или как его ещё можно назвать – план, до того лишь гипотетически предполагаемый, как предмет веры, духовный мир стал неожиданно виден всем без исключения. Все бесы и идолы вышли наружу, лики потемнели, и уже буквально минут через десять-пятнадцать стало возможно безошибочно различать – что лежит на душе у человека, за какой грех – какой изъян реального духовного лика. И, как выяснилось, ничего хорошего там не содержится. Очертания души изломанные и обугленные перекрыли собой плотские лица. И это – видели все! И меня! И я…

Было воочию заметно – каких душевных мучений стоили Иммануилу эти воспоминания. Психолог Кузьмина налила в стакан воды и протянула его подследственному. Тот – жадно припал…

– Светопреставление. Это – светопреставление, – уверенно и как-то смиренно-отрешённо в наступившей паузе выговорил отец Ферапонт.

– Вы полагаете? – оживился майор. – То, что было предсказано в Откровении?

– Несомненно, – подтвердил батюшка.

– То есть, перевожу на человеческий язык – Апокалипсис оказался всего лишь, если можно так сказать, некоей неожиданной видимостью тонкого мира, его очевидным проявлением. Грубо говоря – Апокалипсис видимости или видимость Апокалипсиса… Тогда почему же он утверждает, что это увидели все, но – не мы? Неужели – с нами что-то не так?

– Воистину. По грехам и награда…

– Позволите? – вмешался до сих пор молчавший физик-теоретик Невинный. – Не знаю как насчёт грехов – сие есть субстанция пока что нами не просчитываемая, но раз изменилась видимость, то, по всей вероятности – произошло изменение спектра воспринимаемого глазом излучения. Если даже предположить, что этот тонкий, или как там его – духовный мир, есть проявление полевой формы жизни, чисто энергетической, без материального воплощения, то вот – свет, например. Он тоже есть субстанция энергетическая. И волновая, в зависимости от точки зрения наблюдателя. Наблюдатель – это мы с вами. Так вот – свет, чем вам не готовый тонкий мир? Самый что ни на есть! Просто его глаз разглядел ещё какой-то иной, другой, дополнительный свет. Расширил восприятие. Такое иногда происходит под воздействием психотропных препаратов. Но – раз таковые у него выделены не были, то… Возможно, тут всё дело в пространстве… Вернее – пространствах. Произошло расхождение оных. Какая-то аномальная склейка. Пробой реальности. Ультрафиолетовая катастрофа… Это пока что навскидку. Потребуются более точные измерения.

– Час от часу не легче, – выдохнул Соболевский. – А что на это скажете вы, Иммануил?

– Скажу, что примерно так и думал, – ответил Иммануил. – Я просто шёл по улице и вдруг понял, что здесь всё по-старому. Те же спящие лица. Та же механическая немотивированная суета… Такого не могло быть у нас. Там – всё остановилось… Деньги – перестали стоить хоть что-то, про них просто забыли на второй же день. Вопрос собственности перестал существовать. Никто не брал ничего лишнего, кроме самого необходимого. Такие понятия, как бизнес, выгода, корысть, принуждение, насилие – рухнули в одночасье, как и не было, а вспоминать о них стало стыдно и мучительно больно. По прошествии первоначального шока день на второй-третий лики людей стали разглаживаться. Стало ясно – предельно чётко и однозначно, что милосердие есть наиболее оптимальная тактика и стратегия коллективного выживания. А милосердие – это такая субстанция, которой много не бывает. Равно как и любви… Причём, если до этого кое-кто во что-то робко пытался верить, что-то там такое себе фантазировать, то теперь это просто стало известно. Самоочевидно. Механизм функционирования реальности проявился сам собой, это как кинематика – если ударишь кием по шарику – тот и покатится. Точно так же и в остальных делах: убьёшь – и уже никогда этого не скроешь, ни от кого, а не только от какого-то там предполагаемого страшного суда. Какое там! Суд здесь и сейчас. Точно так же и со всем прочим: украл – фактически изуродовал себя. Ну, можно сказать – свою карму. Только теперь она написана на лице. Причём – сразу же. Так сказать – наказание без отсрочки исполнения. Многие многое переосознали. Пересмотрели свою жизнь. Кто-то покаялся, кто-то попросил прощения. Кто-то простил. Я и думать не мог, что где-то есть место, где это не так. А оно – есть. И это – можете мне поверить, ужасно… Я чувствую себя не оправдавшим высокое доверие войти в новый мир, меня как будто бы отбросило назад, в какой-то провал, пропасть, расселину между мирами…

– Очень любопытно, – после некоторой паузы сказал майор Соболевский. – Но меня в первую очередь интересует правоохранительный аспект. Вот вы говорите: украл-выпил – в тюрьму, сразу же, здесь и сейчас. Великолепно! А чем изволите объяснить своё поведение? Например, нежелание расплатиться? Вы же уже осознавали, что находитесь здесь, а не там? А тут денежки ещё никто не отменял.

– Осознавал… – ответил Иммануил. – Но я надеялся на милосердие, там у нас это работает, как часы, это уже таковая привычка, а к хорошему, как известно, быстро привыкаешь…

– К-хм… – откашлялся майор. – А что же сталось у вас там с органами власти? Они-то как отреагировали на творящийся… прошу прощения – беспредел? А как ещё назвать ситуацию, когда каждый берёт всё, что тому заблагорассудится? Работать-то кто будет? Да и регулировать как-то это всё нужно. Учёт и контроль!

– Об органах власти – ничего не могу сказать… – ответил Иммануил. – Как-то не задумывался. Я думаю, что они стали как все… Зрячими. Со всеми вытекающими.

– Так-так. Значит – хаос. Разброд и шатание. И такой дивный новый мир вы нам тут так разрекламировали? – не унимался майор. – Ладно. К этому мы вернёмся. У кого ещё какие-нибудь будут соображения?

– Иммануил, можете ли вы описать, как это было? Я имею в виду переход из вашего мира в сюда? – продолжил настаивать на своей теме физик, – Сопровождалось ли это какими-либо визуальными или слуховыми эффектами, не изменилось ли чувство гравитации, атмосферного давления?

– Пожалуй, нет… – во взгляде Иммануила угадывалась определённая симпатия к молодому человеку. – Хотя – дышать мне здесь определённо стало сложнее. Что-то давит, но я не уверен, что это физика. Физикой я и сам интересовался. В особенности – теорией множественности вселенных Эверетта. Предполагаю, что все мы гуляем по пересекающимся ветвям событий, но никогда такой переход не давался так тяжко…

– Эверетт – это да, уже кое-что объясняет, – ухватился за мысль Невинный. – Для несведущих – немного поясню. Это строго математическая теория, пока что так и не нашедшая своего окончательного подтверждения в реальности, многими считается умозрительной и псевдонаучной. Она предполагает, что каждым сознательным волевым актом свободного выбора, осуществляемым человеком – вселенная расщепляется на несколько параллельных. Но – всё в рамках теории вероятностей. Например, вы думаете – закурить или не закурить. Потом – вы достаёте сигарету и закуриваете. При этом вселенная разделяется на две – одна, в которой вы закурили, и вторая, в которой не закурили. При этом не может возникнуть третий вариант, в котором вы закурили сигару. Ей просто неоткуда взяться, вероятность возникновения её из воздуха асимптотически приближается к нулю. Фактически – полный запрет вероятности. Если, конечно же, эта сигара не лежала у вас в кармане рядом с пачкой сигарет. Точно так же эти вселенные могут и склеиваться, ведь вы в любом случае – и там, где вы закурили, и там где нет – рано или поздно, скажем, выйдете через эту дверь. Так вот – этот выход может синхронно сосуществовать в обоих вселенных. А поскольку природа – субстанция экономная, то ей выгоднее не два раза осуществлять ваш проход сквозь одну и ту же дверь, а один раз, общий и абсолютно идентичный для обоих вселенных. Это и есть точка склейки. Теоретически – с ними можно работать. И вот, кажется – перед нами готовый пример.

– Интересно, а рак лёгких – это тоже такая склейка? – скептически поинтересовался майор?

– Можно сказать и так. Ведь его развитие не сильно зависит от одной сигареты, особенно, если в день вы выкуриваете по пачке. Следовательно – рано или поздно…

– Ох уж мне это ваше «рано или поздно», попахивает какой-то обречённой неизбежностью.

– Ну не всё так мрачно, майор. Зависимость рака от курения не такая уж прямая, но – вероятность увеличивает значительно. Так вот – если уж говорить совсем общо, то картинка вырисовывается такая: общий итог каждой жизни есть смерть. Это, кажется, очевидно, не так ли? И вот эта смерть – тоже есть склейка нескольких равных вариантов жизни. Это как волосы, собранные в пучок – откуда бы ни произрастал каждый отдельно взятый волос – в итоге они сойдутся в одной точке, образно говоря.

– Любопытные у вас образы, товарищ Невинный… – задумчиво протянул Соболевский.

– Я, кажется, понимаю, на что намекает наш молодой друг, – вновь прервал своё эпическое молчание священник. – Вы хотите сказать, что в конце концов каждого ожидает свой локальный и неизбежный Апокалипсис – смерть называется. Это если смотреть на вопрос с нашей, религиозной точки зрения. Тут тебе и преображение, и смена видимости, и не только видимости… Мытарства, к примеру. Да ведь это то, чем, фактически, мы – как заправские мытари – тут и занимаемся по отношению к этому несчастному. Или – же счастливейшему из людей… Разве не смерть есть попадание сюда обратно, в эту пред-апокалиптическую реальность? Разве не крошится она, эта реальность, как мел или, допустим, ещё какой-нибудь алебастр у него в руках? Скажите, Иммануил, а не пробовали ли вы вернуться туда, откуда пришли?

– Я и сейчас тоже пробую. Но… вижу лишь вас, – ответил Иммануил.

– Ещё бы. Смерть – это такая штука, откуда нету пути назад, для всех, – подтвердил отец Ферапонт. – За исключением, конечно же, Господа нашего…

– Понятно. Локальный апокалипсис в отдельно взятой душе. Красивая версия. Кстати, – Невинный перевёл взгляд на майора Соболевского, – а ведь где-то здесь, в нашем мире должен бы существовать и его двойник – не пробовали его найти?

– Такая мысль к нам приходила, – улыбнулся майор, явно довольный своей проницательностью. – Но пока что безрезультатно.

– Понятно… Судя по всему, произошёл синхронный переход в обе стороны – наш Иммануил ушёл в… пост-апокалиптический мир, присутствующий же – наоборот, вернулся в наш, счастливо миновавший сей участи. Произошло классическое Расхождение. Они просто напросто разминулись.

– Счастливо ли? – неожиданно вернулся в обсуждение отец Ферапонт.

– Простите? – переспросил Невинный.

– Ну, вам, как человеку невинному, – в словах священнослужителя скользнула лёгкая ирония, – это простительно. Но – вы сказали «счастливо миновавший сей участи». Я бы не был столь категоричен.

– То есть, святой отец, – снова вступил товарищ Соболевский, – вы считаете, что для исправления мира сего этого – изменения видимости, если верить словам гражданина Иммануила – достаточно? Причём, видимость-то как раз штука безусловная, в неё уже не следует веровать, она просто есть и всё тут, без всяких спекуляций и домыслов. Кстати, святой отец, а не подорвёт ли таковая ясность ваш бизнес на эксплуатации веры в невидимое?

– Да какой там бизнес, так, крохи и слёзы. За такую видимость я и сам готов… претерпеть. Нам же доподлинно неизвестно что там у них изменилось ещё кроме видимости, – ответил отец. – Но и наличие, точнее сказать – возвращение страха Божия на Землю – уже есть неплохой симптом.

– Это всё равно, что верить в то, что неотвратимость наказания гарантировано искореняет любые правонарушения, – вернулся в свою излюбленную стихию майор Соболевский. – Преступление, и, так сказать – наказание. Однако, если б это было в действительности – столько бы копий не ломалось. Почему вообще человек идёт на преступление? Даже прекрасно осознавая, что плохо, скверно, стыдно? Так вот – всё это лирика. А в реальности существует всего два варианта: его, извиняюсь, хлопнут или нет. И если вероятность того, что не хлопнут выше вероятности обратного – преступление совершается. А пока у нас неотвратимость наказания весьма условна, то имеем что имеем. Необходимо таки работать над раскрываемостью, эффективностью работы судов и так далее. Но вот, предположим, неотвратимость абсолютна. И не очень отстоит по времени с самим фактом преступления. И что? Многих ли это остановит? Да и для нашего человека факт наличия вертухая за спиной мало что решает. Бывали такие случаи, особенно в местах не столь отдалённых, в не самых человеческих условиях, человеческое-то как раз и мало сохраняется. Человек, теряя свой человеческий облик, становится как зверь, действует инстинктом, идёт на прорыв, напролом, нахрапом, на авось… Зачастую, просто из чувства противоречия, наперекор судьбе, наплевав на неё, что называется, с прибором, сознательно перечёркивая её в один момент – лишь бы досадить начальству, к примеру.

– Кстати – очень интересный пример, – вновь оживилась мадам психолог. – Отличная аналогия существует и в детской психологии. Называется – «назло маме отморозил уши». Особенно это относится к возрасту в районе трёх-пяти лет, когда расшалившийся ребёнок просто отказывается принимать прямую и явную угрозу в виде предупредительно занесённой над ним руки родителя с ремешком, например, и продолжает свои проказы несмотря ни на что. Либо же – действует принципиально наперекор. Пробует на прочность этот мир. Война ради войны. Ещё говорят, что так в нём включается принцип Марса, но это уже немного из астрологии…

– Вот именно, – подтвердил майор. – Так что, такое бывало… далее я уж лучше умолчу.

– Сделайте милость, – сказал святой отец. – Мы же тут говорим о нормальном разумном человеке, а не пребывающем в детстве, маразме, или ещё какой-либо экстремальной ситуации заключения, острога, и всяких там ваших… гулагов. А для каждого раба божьего само наличие Господа есть аргумент похлеще родительской руки с ремнём, истинно верующему она – эта рука карающая – без надобности. Угроза – не самый эффективный метод работы с паствой. Не токмо кнут, но и пряник потребен.

– Совершенно соглашусь с батюшкой, – снова встряла психологическая дама. – У нас это называется положительная и отрицательная мотивация, оба метода эффективны только в совокупном применении…

– …Но – нет веры, слаба она, – продолжал отец Ферапонт, демонстративно не обращая внимания на психологические поползновения. – И даже мы, священнослужители, увы – не лишены такого греха – маловерия. А это действительно проблема. Так что – нам ещё только предстоит осознать – что же на самом деле произошло с этим несчастным. Повлиял ли катаклизм, произошедший в его мире на укрепление веры? Почему, спрашивается, наш мир не задел Апокалипсис? Тут я вижу, как минимум, два варианта: то ли мы тут все собрались безгрешные агнцы, то ли напротив – неисправимые грешники, на которых Провидение просто махнуло рукой и решило не связываться, не растрачивать свой драгоценный ресурс благодати. Угадайте – какой вариант наиболее вероятен? И что нас всех в итоге ожидает. Но вот парадокс – по словам Иммануила – там, откуда он явился присутствуем точно такие же мы, но, отчего-то, тамошним нам – повезло не в пример больше. Почему? По каким критериям произошла сепарация на достойных и не достойных? То самое Расхождение, о котором толкует нам молодой коллега.

Повисла крайне неловкая пауза. Отчётливо слышно было лишь то, как отец Ферапонт сосредоточенно перебирает чётки.

– Скажите, Иммануил, – снова тишину нарушил священнослужитель, – а не считаете ли вы всех людей добрыми? Добрыми, но, возможно – заблуждающимися, ещё не знающими о своей доброте?

– Я понимаю, на что вы намекаете, – впервые улыбка тронула уста Иммануила. – Нет, я не Иешуа, а вы, слава Богу, с товарищем полковником не Кайяфа и не Понтийский Пилат. За исключением того, что в нашем мире видно и младенцу – никакими сверхспособностями я не располагаю, и никакую новую сверхидею в мир я не несу. Всё уже давно принесено и дано. Пользуйтесь!

– Очень хорошо, – отозвалась психолог. – Значит, комплекс Мессии тоже исключается… Возможно, стоило бы произвести регрессию – регрессивный гипноз на предмет обнаружения неизжитых перинатальных воспоминаний, то есть тех, которые отложились в памяти на бессознательном уровне в момент прохождения родовых путей, а так же – зацепить что-нибудь из трансперсональной психологии – глянуть в его прошлые жизни, нет ли там чего-нибудь такого, что может пролить свет на произошедшее…

– Я бы попросил вас не богохульствовать, милейшая Вера Васильевна, – строго выговорил святой отец. – Какие такие прошлые жизни? Это же чернейший непозволительный оккультизм. Вы бы ещё погадать предложили. А равно как и ваши, молодой человек, параллельные вселенные – забудьте этот нелепейший вздор. Нет ничего, кроме как здесь и сейчас, это вам к сведению, по большому и дружескому секрету.

– А ведь верно! – очередная идея осенила Невинного физика. – Конечно же – только здесь и сейчас! А это значит – раз Иммануил находится здесь и сейчас, при этом сохраняя свои… своё видение, то его мир неотличим от нашего, нет и не было никаких двойников и переходов по вселенным. Что, в свою очередь, означает, что произошедшее есть в чистом виде феномен мира сего. Тем интереснее он для изучения…

– Либо – провозвестник грядущего, – веско заметил Ферапонт.

– Либо провозвестник… – согласился Невинный.

– Так, так, – возвратился в тему майор Соболевский, – прогнозирование – это уже наша епархия… В смысле – тематика. Необходимо знать – к чему готовиться. Ведь это – первый звоночек. И то ли ещё будет. Копать ли новые убежища, или устоят уже имеющиеся?

– Копать, – отозвался Иммануил. – А ещё лучше – пилить. Пилите, Шура…

– Молчать! – резко оборвал подследственного майор и надавил на кнопку с обратной стороны стола. – Дежурный! Уведите. Вряд ли мы от него добьёмся ещё чего-то большего. Дальше мы уж как-нибудь сами… посоветуемся.

В комнату моментально вошёл дежурный лейтенант, всё это время находившийся прямо за дверью.

– Счастливо оставаться, – улыбаясь, прощался Иммануил. – Майору – при его органах, батюшке – при страхе божьем, мадам – при своей мотивации, а вам, Володя, я желаю скорейшего нахождения своего философского камня, чтобы, наконец, понять, что с чем сходится, а что – расходится в этом и не только этом мире. Я-то, кажется, уже кое-что понял…

Почему-то в последний момент его вдруг посетило желание дерзнуть, как если бы он поймал какую-то дерзинку. Стало видно, что что-то в нём решительно переменилось, и эта перемена пошла ему только на пользу. Проявилась уверенность, а главное – готовность. Готовность к чему-то важному, беспрекословному и окончательному.

– Вы бы уж погодили прощаться, – ответил ему Ферапонт. – Авось – ещё свидимся.

– Нет, уж лучше – вы к нам! – съязвил Иммануил, поднимаясь со своего места, придерживаемый за руку лейтенантом. – Прощайте!

Как вдруг – рука лейтенанта резко провалилась в пустоту, и в кулаке у него оказался пустой рукав некогда подследственного Иммануила.

Он исчез!

Так же неожиданно, как и появился в этом мире.

На глазах у изумлённой публики.

На полу оказалась лишь его арестантская роба, горка ногтей да жидкие прядки светло-русых волос.

Но это – было только начало. Выдохнув, члены присутствующего Синедриона, наконец, встрепенулись и глянули друг на друга. Вернее – на них уже глядели не они сами, а их истинные в свете духа лица, почему-то, вдруг, приобретшие звероморфные очертания: майор выглядел клыкастой кабаньей мордой, по количеству клыков же легко угадывалось количество совершённых им грехопадений, предположительно – убийств; в лике психолога проступило нечто неуловимо лисье; святой же отец отчего-то принял и вовсе форму раздувшегося старого морщинистого гриба; и только молодой физик Невинный проявлял более или менее человеческие черты.

А впрочем – у него-то всё ещё было впереди.