ИЛЬЯ РЕЙДЕРМАН

РАЗГОВОР С ПЛАТОНОМ

***

Сквозь безнадёжность этих дней
любовь свою неся,
люблю тебя ещё сильней,
хотя сильней – нельзя.
Пусть говорят: на свете нет
любви, не может быть, –
из недр души возникший свет
сумел всё озарить.
Свет – всей вселенской тьме назло.
Всё видеть – без помех!
Тебе светло, и мне светло.
Нам жаловаться – грех.
Мы – зрячие среди слепых.
Мы – не в своём уме.
И знаем мы, как светел миг,
сгорающий во тьме.
Он – как падучая звезда.
И мы с тобой – сгорим.
А всё же истина – проста.
Её понять – двоим.
Пусть смерть свою хранит Кащей,
не смеющий любить.
Не вещью быть среди вещей,
а светлой вестью быть!
Ну а о чём же эта весть?
Она о том, чего не счесть.
Что быть должно – то всё же есть:
любовь. И творчество. И честь.

***

День открыв, как новую страницу, –
сеять ли овёс или пшеницу?
Иль заняться вовсе и не делом, –
мысль свою записывая мелом?
Да, записывая и стирая –
вслед за ней появится вторая,
а вдогонку, может быть, и третья.
В промежутках – только междометья,
в промежутках – знаки препинанья,
суета и споры, препиранья.
И когда в конце поставишь точку –
в камеру навеки, в одиночку,
в подземелье – знаешь, чем чреватом.
Где отдельным станет каждый атом.
День открыв как новую страницу –
выпустишь ли мысль свою, как птицу,
на свободу, в голубую бездну?
Ей ведь в черепной коробке тесно!
День открыв, как новую страницу,
вдруг поймёшь, что время – измениться.
Выскользнув из нашей круговерти,
прежде, чем умрёшь, – уйти в бессмертье.
Где не борются и ненавидят,
где не купят всё – и не исчислят.
В мир, в котором, не глазеют – видят!
В мир, в котором не считают – мыслят!
Где, житейским вопреки законам,
продолжают разговор с Платоном,
и, презрев любую неуместность,
мысль свою бросают в неизвестность.

***

Не выше и не ниже я растений,
я только существо – не божество.
Любой цветок среди пустыни – гений.
Всё, что живёт – имеет естество.
Естественно оно – ибо на свете
есть в самом деле, – не жалея сил,
всю сущность вкладывая в формы эти,
пока огонь безумный не остыл.
Живая жизнь – живёт, не рассуждая,
живёт, как ей повелевает страсть.
… Но в нашем небе – птиц железных стая.
Но в нашем море – рыб железных власть.
Но в нашем мире – в проводах железных
запуталась крылатая душа.
К чему она? Забыв о звёздных безднах,
мы, по асфальту шинами шурша,
спешим. Среди железа и бетона,
среди пестро раскрашенных пластмасс, –
Ты, робот, тычешь в кнопки полусонно,
да и живёшь, не поднимая глаз.
Чтоб, заглянув в глаза, не угадали
твою от нас скрываемую суть:
не человек! Из кремния и стали!
Да биомассы гаденькой – чуть-чуть.

***

Ну а день-то, ну а день-то каков!
Как подсвечен нижний край облаков!
Вот слепящая, как солнце, кайма.
Зимний день сошёл, должно быть, с ума.
Не тоскует – что ему холода!
Он ликует, он горит без стыда.
Он на серую грунтовку холста
бросил небо, землю, снежный простор.
Серебрится и сияет, чиста,
эта даль. Ну а всё прочее – вздор!
Вздор – заботы и болезни, хандра.
В суете ли охмуряющей – суть?
Этот день, что так прекрасен с утра,
неужели хочет нас обмануть?
И не скроет облаков пелена
свет светила, что незримо пока.
И внезапная небес глубина
намекает нам, что жизнь – велика!
Велика. Но так от нас – далека!
Хоть и ближе ничего нет для нас.
До неё бы дотянулась рука –
лишь скажи два слова: «здесь и сейчас»!
Где ты? Кто ты? Ты и вправду ли – здесь?
Ну а день – не утаил себя – весь,
несмотря на хмурь и зимнюю хмарь,
вписан в космос, в бытие, в календарь…

***

Хайдеггер нам дал совет –
видеть бытия просвет,
Что в просвете бытия
вижу? Может, муравья?
Ну а этот муравей
лезет в небо, дуралей,
свалится со стебелька
от порыва ветерка.
Том возьму Розанова, –
себя открою заново.
А с ребёнком пообщаюсь –
сам в себе не умещаюсь!
Я бы выпрыгнул из клетки
тела, в небо дверь открыл.
Но, увы – мгновенья редки,
да и Бог не дал мне крыл.
Переполниться простором!
Поглазеть на облака!
Но, конечно, скажут хором,
что похож на дурака.
Полежу под деревом –
став совсем потерянным.
Я и Дерево. И нет
телефонов и газет.
То, о чём шумит листва, –
новость, что всегда нова.
Ей, единственной – и верьте!
… Тихий лепет о бессмертье.

***

Снег летит – и сразу тает,
не укроет прозы пошлой.
Зря он в воздухе летает,
зря упорствует – он прошлый.
С каждым днём весна всё ближе.
Белый свет в оконной раме.
Снег, как чистое двустишье,
не расслышанное нами.
Торопились сбросить шубы.
Что нам этот тихий шёпот,
холодеющие губы,
трезвость мысли, горький опыт?
Строки в воздухе косые.
Весть, написанная бегло.
Ну а мы уже другие.
Нам из холода бы – в пекло!
Снег летит – и сразу тает,
Он – из тьмы – и снова в темень.
Ибо время убивает,
если ты – не своевремен.
Ибо время убивает,
ибо время убывает.
… Только тех оно и помнит,
кто о нём не забывает.

***

Жизнь – перед её лицом
скучно быть безгласной вещью.
Лучше быть её птенцом –
и восторг в тебе заплещет.
Ведь душе, что так вольна, –
не на чем остановиться.
Ты птенец, и ты волна,
ты и дерево, и птица.
На себе поставить крест?
Только как себя отыщешь?
Ибо ты – не тот, кто ест.
Да и ты ли – это пишешь?
Или жизнь твоей рукою
пишет – и в тебе живёт?
… То ли – тихо течь рекою.
То ли – птицей – в небосвод.

***

Птица, несущая в клюве звезду,
я тебе верю, я тебя жду.
В космосе чёрном – пряма и светла
эта серебряная игла.
Птица, должно быть, один у нас враг –
этот повсюду клубящийся мрак,
силы высасывающая мгла,
тьма, от которой сходят с ума.
Вот и верши среди страшных высот
радостный, непобедимый полёт,
перед вселенской тьмой не дрожа,
птица с звездою в клюве, душа…