НАТАЛЬЯ ГРИНБЕРГ

РОВЕСНИКИ – РОВЕСНИЦЫ
Три истории о любви

Действие происходит в наши дни в курортном городке Санни-Айлс-Бич штата Флорида, в районе большого Майами. Все действующие лица, кроме валета – иммигранты пенсионного возраста, уехавшие из бывшего СССР около сорока лет назад.

Бит (beat) – короткая пауза.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

БЕЛЛА: состоятельная вдова, 65-70 лет. Коллекционирует современную живопись. Иммигрантка из Белоруссии. «Г» выучилась произносить по-московски.
ЛЕНА: её подруга и ровесница, вдова из Украины, практикующий семейный врач.
ШУРИК: вдовец, иммигрант из маленького белорусского городка, мягко произносящий букву «г». Не красавец и не урод, одет обычно.
ИЛЬЯ: вдовец, иммигрант из Петербурга. Бывший инженер. Молодящийся стиляга.
ВИКТОР: бывший инженер-электрик, одинокий симпатичный мужчина, полный энергии.
ГЕРМАН: жизнерадостный пенсионер.
НИНА: одинокая женщина.
ИРОЧКА: вдова из Одессы. Любит бравировать одесским акцентом, особенно «шо».
САНЯ: вдовец.
ГАЛЯ: одинокая женщина, никогда не бывшая замужем, лет на десять его моложе.
ГОСТЬ 1 и ГОСТЬ 2: Немолодые люди любого пола.
ГОСТИ: иммигранты обоих полов и любого возраста. Количество – по усмотрению режиссера.
РАБОТНИК БИБЛИОТЕКИ.
СЛУШАТЕЛИ В БИБЛИОТЕКЕ: больше женщин, чем мужчин. Количество – по выбору режиссёра.
ВАЛЕТ: обслуживающий персонал здания. Крепко сложенный мужчина лет 30-40.

ХРИЗАНТЕМЫ В САДУ

Действие происходит 9 Мая, в День Победы, в одной из квартир многоэтажного дома на самом берегу моря. Сцена разделена ширмой. В левой части – комната с празднично накрытым столом. В правой – кухня со столом продолговатой формы.

СЦЕНА I

На кухне.

Зажигается свет на кухне. Входит Белла, берёт со стола передник и не спеша начинает его надевать, напевая арию «Сердце красавицы склонно к измене» из оперы Верди «Риголетто». Входит Лена, с большой хозяйственной сумкой.

БЕЛЛА. Ну, ты даёшь! Начну приглашать на полчаса раньше, чтобы, может быть, пришла вовремя. (Смотрит на сумку.) Все уже сели за стол, слюнки текут, а главной закуски нет. Что нашим салат с креветками! Что им другие берега! Наш адрес не дом и не улица, наш адрес – салат «Оливье»! (Заговорщицки). Сегодня несколько новеньких, но он (бит) – большой любитель «Оливье».

ЛЕНА (Достаёт из сумки и ставит на стол большой пластиковый контейнер). Надеюсь, хватит. В какую салатницу?

БЕЛЛА. Сейчас подберу самую-самую.

ЛЕНА. Так у тебя всё самое-самое.

БЕЛЛА. Сегодня должно быть «самее». Хочу, чтобы он настроился на правильную волну. (Выбирает одну из трёх стоящих на столе салатниц и любуется ею).

ЛЕНА (Пытается снять пластиковую крышку с контейнера). Да брось! Ты как будто тащишь кобылу к жеребцу на случку. Я думала, ты шутишь. А чем он тебе самой не приглянулся?

БЕЛЛА. Он обожает медведей Шишкина.

ЛЕНА. А мне, значит, любитель Шишкина сойдёт?

БЕЛЛА. Не дури мне голову! Шишкин – тоже хороший художник. Для многих. (Бит). Дай сюда. (Забирает контейнер и перекладывает содержимое контейнера в салатницу). Моё дело – честь предложить, а твоё… Заперлась в своём тереме и плачешь в тряпочку. Я тебе сочувствую, но Горыныча с того света не вернёшь. Ты ведь пока ещё ничего, есть ещё порох в пороховницах, а засидишься в девках-вдовушках – так и помрёшь одна; некому будет и воды подать.

ЛЕНА (Силится закрыть пустой контейнер). Да что ты заладила: некому воды подать, некому воды подать. Найму подавальщицу, а ещё лучше – подавальщика. Он мне не только воду подаст. (Крышка, наконец-то, захлопывается к радости Лены).

БЕЛЛА. Ага, а потом ещё обдерёт, как липку. Будет обхаживать, а когда совсем крыша поедет, напишет новое завещание, по которому он – наследник, и ты всё подпишешь. Да, конечно, подпишешь! Мы ж все к этому моменту соображать перестаём. И ты перестанешь, и, как миленькая, подпишешь. И де-ню-ж-ки тю-тю.

ЛЕНА. И подпишу. Ну и что? Зачем мне деньги после смерти, а у детей и так всё есть. (Ёрничая) Зато подавальщик мне улыбаться будет и, может быть, делать ещё кое-что, кроме улыбки…

БЕЛЛА (Вытирая руки о передник). Боже, да кому мы, старые кобылы, нужны.

ЛЕНА. Вот и договорились. (Берёт со стола ложку и активно жестикулирует ею во время разговора). И совсем я не пороховница с порохом, а старая кобыла. И никому я не нужна, и поэтому твой любитель «Оливье» пусть катится в тартарары…

(Белла следит за траекторией ложки, от которой время от времени отлетает прилипший салат).

ЛЕНА. Да не беспокойся ты так. Буду вести себя прилично, но знакомиться для хм… Ну, ты меня понимаешь… Знакомится для «финтифлятва» не буду. За-вя-за-ла. Завязала. Есть время разбрасывать камни, и есть время их выбрасывать. Есть время собирать знакомых, и есть время выбирать из них. (Бит). Как тебе мой библейский стиль? (Усмехается, потом, нарочито скромно) А здесь я просто твоя подруга. Просто пришла отметить День Победы, и просто принесла свой скромный «Оливье». (Нормальным голосом) И вообще, поставь блюдо на стол и не говори, кто его сделал. Подумаешь, «Оливье»!

БЕЛЛА (Выбирает, куда воткнуть ложку в салат). Подумаешь… Это вам не просто «Оливье», твоё «Оливье» оливьее всех других «Оливье». Какой-то там секретный ингредиент, свежий огурец, что ли? (Пристально смотрит на ложку) Слишком ты какая-то никакая, ну, прям, наш Шурик! (Отбрасывает её на стол, как неподходящую).

ЛЕНА. Зачем ты так… Он же наш! Не всем же стихи писать.

Белла спохватывается, что сказала лишнего и начинает перебирать серебряные сервировочные ложки и вилки, лежащие на столе.

ЛЕНА (Ехидно). Надо быть проще, как американцы. Положить на стол скромный сухарик, зубы сломаешь, счастье дантиста, и кофе в бумажном стаканчике…

Белла, которая к этому моменту уже сделала выбор, застывает с занесенной над салатом ложкой.

ЛЕНА. Да шучу я, шучу.

Из столовой доносится лёгкая джазовая музыка и голоса гостей. «Передай», «да, да», «вот тот», «синенький» и т.д. Белла снимает передник, несёт салатницу с «Оливье» в столовую. Лена следует за ней.

СЦЕНА II

В столовой.

Свет на кухне гаснет, а в столовой зажигается. Войдя в столовую, Лена застывает при виде сидящего за столом Ильи. Он бросает на неё взгляд, отвлекаясь на церемонию водружения на стол салата «Оливье». Его взгляд скользит по гостям и опять попадает на Лену. Он морщит лоб, припоминая, и озадаченно смотрит на неё.

Лена садится возле Шурика и, манипулируя салфеткой, подглядывает за Ильёй.

ШУРИК (Встаёт, поднимает бокал вина, мямлит что-то, откашливается. Все гости тоже поднимают бокалы). Так вот, я скажу. Не хотят наши дети, а о внуках и правнуках уже и не говорю, да что там… Внуки, да они даже… Американские рабы, и рабство их интересует больше, чем… Вот моя жена покойная, пусть земля ей будет пухом, например, во время войны… Или я, вот тоже…

ГОСТЬ 1. Шурик, ближе к теме, а то рука бойца колоть устала. (Смотрит на свой поднятый бокал).

ЛЕНА. Да дай ты ему высказаться. Он, в конце концов, всегда доходит до кульминации.

ГОСТЬ 2. А с чем эту кульминацию кушают?

ИЛЬЯ (Наставительно). Не кушают, а едят.

ГОСТЬ 2. Опять ты начал!

ИЛЬЯ. Не начал, а начал.

ГОСТЬ 2. Сразу видно, из столиц. Они покушать без поправок не дадут!

ИЛЬЯ (Раздражённо). Поесть!

Лена бьёт вилкой по бокалу, пытаясь прекратить препирательства и обратить внимание на Шурика.

ШУРИК. Я вот что хочу сказать. В эвакуации мама приносила для меня пшёнку с завода в кармане. Ей на обед был положен суп с пшёнкой. Юшку съедала, а пшёнку прятала для меня. Вот как. А теперь, посмотрите… Новое поколение…

Некоторые гости ставят свои бокалы на стол. Кто-то демонстративно кладёт локти на стол, хватается за голову… Гости шумят. «Ну, как всегда», «Это на полчаса, поверь мне!», «Я выйду покурить», «Так ты ж не куришь», «По такому поводу – закуришь!».

ЛЕНА. Да дайте человеку слово сказать! Совесть имейте! (Шум чуть стихает, но не прекращается. Лена кладёт закуску в тарелку, пробует и ищет что-то на столе. Обращается к Белле). Ой, соль надо поставить.

БЕЛЛА. Я сейчас…

ЛЕНА. Ты и так устала. Сиди, сиди. Я схожу.

Шурик всё ещё стоит со своим тостом, но кто-то из гостей уже пробует вино, кто-то накладывает еду, кто-то начал есть. Лена встаёт и пробирается на кухню. Через мгновение Илья встаёт без объяснений и направляется за Леной.

СЦЕНА III

На кухне.

Свет в столовой гаснет, а в кухне зажигается. Музыка из столовой еле слышна.

ЛЕНА (Стоит, наклонившись над столом в поисках солонки, и напевает несколько строк из арии «Сердце красавицы склонно к измене». Обрывает пение на середине слова и выпрямляет спину). Чёрт, и что это за липучее сердце красавицы? И кто эта красавица? Кто красавица, я вас спрашиваю! И что осталось от её измученного сердца? А как насчёт мозгов? Оставит ли она их включёнными, или они вырубятся сразу, как по команде? И понесёт её, и понесёт… Как всегда. Женщина предполагает, а мужчина распола… У умных – песнь песней, а у меня – дура дурой. (Сгибается над столом).

ИЛЬЯ (Входит неслышно и секунду наблюдает за Леной, потом подкрадывается и проводит пальцем по её шее. Задорным голосом). А я всё думаю, ты или не ты? Вроде бы ты, да?

ЛЕНА (Не поворачиваясь, копирует его тон). А я всё думаю, это ты мне сейчас комплимент сказал или оскорбление? Вроде бы комплимент, да?

ИЛЬЯ. Опять ты за своё. Тридцать лет…

ЛЕНА (Разворачивается к Илье. Лицо каменное). Тридцать три…

ИЛЬЯ. Ну кто считает?

ЛЕНА. Я считаю. Каждый год считаю. Их было три, а потом будто и не было тридцать три. Вот так, вроде жила, а, вроде только ждала. Вот и дождалась… (Имитируя Илью). А я всё думаю, ты это или не ты?

ИЛЬЯ. Но ты же понимала, на что шла. Ну, перевели меня в Чикаго, а что мне было делать? Жену, детей и любовницу с мужем и детьми перевозить?

ЛЕНА. Да я не об этом сейчас и не о тебе.

ИЛЬЯ (Протягивает к ней руки. Нежно). Иди ко мне.

Лена не меняет выражения лица и позы.

ИЛЬЯ (Сжимает её плечо). Да ладно, что ты, что ты? Что хорохоришься? Иди ко мне. Ну… Вот я. Ты ведь этого хотела? Не ври только себе. Не изображай недотрогу? А… Это же я. Иди сюда. Иди сюда. Ко мне. Леночка. Кисик, ну…

ЛЕНА (У Лены как будто вынули стержень из спины. Лицо её приобретает мягкость и нежность). Да ещё увидит кто-нибудь и настучит.

ИЛЬЯ. Не увидит. Трусиха ты моя. Иди сюда. (Обнимаются).

ИЛЬЯ. А, ты думаешь, я не скучал? Как жизнь меня за глотку схватит, так я всегда думаю о хорошем, как мы с тобой в первый раз… Помнишь? Ты зашла к нам, а Лины не было, а у тебя в халатике… Помнишь тот халатик? Мягкий такой, фланелевый, что ли?

ЛЕНА. Угу. Голубенький.

ИЛЬЯ. Голубенький. И пуговица на груди почти отрывалась и в пространстве… Я как взглянул, батюшки…

ЛЕНА (Напевает детскую песенку, задорно). А пуговка не наша, сказали все ребята.

ИЛЬЯ. Наша пуговка, наша. Всегда наша. Моя пуговка. А ты-то как? Постоянно здесь или с твоим… перелётные птицы?

ЛЕНА. Корнями вросла – и ураган не выкорчует. Квартира у меня прямо через дорогу от пляжа.

ИЛЬЯ. О-ля-ля. А халатик есть?

ЛЕНА. А как же. И пуговка почти отрывается.

ИЛЬЯ. Ой, Лена, Лена да что ж ты со мной делаешь! Как же я до конца вечеринки досижу? (Спохватывается. Бит). А Горыныч! Он же…

ЛЕНА (С горечью). Горыныч? А может это я была Горынычем, а он – невинным козлёнком?

ИЛЬЯ. Да брось ты! Такого мудака ещё поискать надо. Как он тебя: «Ленка, сюда! Ленка, туда! Ленка, подай! Ленка, убери!».

ЛЕНА. Тебя послушаешь, так я Фигаро работала по совместительству.

ИЛЬЯ. А я кем?

ЛЕНА. Керубино, конечно. Хорошенький, молоденький такой, невинный, а в последней пьесе трилогии это невинное создание графиню всё-таки трахнуло.

ИЛЬЯ. А если глаза закроешь, я всё ещё Керубино?

ЛЕНА. Посмотрим на твоё поведение. (Выскальзывает из объятия, поворачивается к столу и, после секундного поиска, поднимает вверх солонку).

БЕЛЛА (Голос из столовой). Да что ты там возишься? Нашла солонку? У тебя время растекается, как на часах Дали. (Заходит в кухню. Оценивает ситуацию). Вот и прекрасно. Не торопись. Возись, сколько хочешь. И вообще, соль вредна. (Разворачивается, чтобы уйти.)

ЛЕНА (к Илье). Ой, совсем забыла, я Беллочке должна помочь нарезать помидоры, а ты – ты вот, возьми солонку, а то там народ бунт поднимет. Иди, иди, мы придём через минуту.

ИЛЬЯ (Нарочито кланяется). Слушаюсь и повинуюсь. (Уходит).

БЕЛЛА (Жестом в сторону ушедшего Ильи). «Ты»?

ЛЕНА. Что «ты»?

БЕЛЛА. Да ты своих знакомых годами на вы называешь, а здесь сразу «ты». Как он тебе?

ЛЕНА (Берёт со стола полотенце и вытирает свои сухие руки, не глядя на Беллу). Илюша?

БЕЛЛА. Вот так просто, запанибрата – Илюша. На секунду оставила двоих… А ты говорила, кобылу к жеребцу на случку тянуть. Здесь не тянуть, а оттягивать скоро надо будет.

ЛЕНА. Так это он! Вдовец? (Отбрасывает полотенце на стол.) Как же это я два и два не сложила! Песнь песней, а я… Боже мой, боже мой.

БЕЛЛА. Птичку жалко? Конечно, вдовец, а иначе, зачем бы я вас знакомить задумала.

ЛЕНА. Так это с ним! Значит, Лиза умерла! Бедная женщина. Знала бы ты, какая она была чудесная. Красавица, умница, чистюля. И пир горой приготовит, и детям сочинение проверит. Мой рецепт «Оливье» – её. Боже, как ты меня расстроила. А когда и от чего?

БЕЛЛА. Года четыре назад. А от чего…

ЛЕНА (Хватает со стола полотенце и энергично вытирает руки, не глядя на Беллу. Вскрикивает). Четыре? Целых четыре года! Четыре года!

БЕЛЛА (Выбирает из вазы помидор и аккуратно нарезает). А он всё распродал в Чикаго и сюда перебрался. Теперь жених. Одним потеря – тебе находка.

Лена отбрасывает полотенце на стол, и край попадает на нарезанный помидор.

БЕЛЛА (Изображает строгость). Ты мне здесь дизайн не порть! Смотри, куда бросаешь. Сплошная антисанитария. (Выбрасывает ломтики помидора в мусорный ящик). Что ж теперь делать? Да, она была замечательная. Да. Была. Была – в прошедшем времени. А ты есть, в настоящем. Когда чудесные уходят, они оставляют место пустым. Это место для тебя. Ты тоже чудесная.

ЛЕНА. Не-е-ет.

БЕЛЛА. Что нет! Что нет! Не нравится он тебе? Минуту назад почти финтифлялись, а сейчас «не-е-ет». Две ноги, две руки есть? Ставь птицу. Волосы на голове ещё кой-где торчат? Птица. «Кушать» от «есть» отличает? Ещё одна птица. Книжки читает, на тротуар не плюет. Смотри, сколько птиц! Что ещё надо в нашем возрасте? В чём проблема? Он же вдовец и только-только траур закончил.

ЛЕНА (Замирает). Только-только! Четыре года – только-только? Четыре года! Невероятно. Не один, не два, и даже не три… Четыре! (В сторону, себе) А я его жду и жду… Полжизни жду. Вхожу в положение: жена, дети, семья, устой, привычки, скатёрки, этот чёртовый салат «Oливье» … Какие песни он мне раньше пел: ах, если бы я был одинок, ах, если бы я встретил тебя первой, ах, если бы… Так вот, «если бы» случилось. Четыре года назад случилось. Давно могли бы быть вместе, но… Песнь песней, а Керубино… Предатель! (Обращается к Белле) И что: он четыре года туда-сюда, по бабам бегал, а теперь мне на грабли наступать? Четыре года! Американский колледж заканчивают за четыре года!

БЕЛЛА (Вытирает запачканные руки помидором). Прекрати! О чём ты? Кого он предал? Какие бабы? Брось. Порядочный и интеллигентный мужчина. Какой предатель? Какие грабли? Он вдовец, ты вдова. Живые должны жить. Начинайте! Смотри, как ты ему понравилась. Уже и слушается тебя. Идеальная пара.

ЛЕНА. Идеальная пара? (Начинает нервно ходить) Идеальная пара! (Останавливается возле Беллы) Да брось ты эти помидоры. Брось! Всё! Баста! Я себе другую идеальную пару сделаю. Идём в столовую, а то Шурика заклюют до конца тоста.

БЕЛЛА. Да козёл он, наш Шурик! И что ты с ним всегда возишься и защищаешь. Двух слов связать не может. Мееее, бееее.

ЛЕНА (Пауза. Глубоко дышит). А я с ним молчать буду. И ходить по набережной в тишине. Я теперь честное молчание керубинству предпочитаю. И вообще, почему козёл хуже жеребца? Самец он и есть самец. А Шурик – не козёл.

БЕЛЛА. Не козёл?

ЛЕНА. Козлик он. Бедный козлик. Хлебнул водицы из лужицы – и в козлика превратился.

Из столовой доносится романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду».

ЛЕНА (Решительно). Ох, уж мне эти хризантемы! Да не отцвели они, не отцвели ещё. А что? Почему бы и нет! Пойду их с козликом есть и кушать, кушать и есть, обгладывать, общипывать, разрывать, обрезать и взрывать… Короче, чтобы и отцветать на фиг нечему было.

Белла усмехается. Они переходят в столовую. Свет в кухне гаснет, а в столовой включается, и шум говорящих гостей усиливается. Лена дотрагивается до плеча Шурика. Он оборачивается, и оба с удивлением и нежностью смотрят друг на друга.

ЛЕНА. Хватит грустных песен! Наполняйте бокалы! У меня тост!

Все разливают напитки по рюмкам и бокалам.

ИЛЬЯ. Ждём с нетерпением!

ЛЕНА. Мы празднуем День Победы. Нашей большой общей победы. А у меня ещё сегодня день моей маленькой, но очень большой победы. Огромной!

Илья улыбается.

ЛЕНА. Сегодня я поняла, что такое счастье. Это не успехи в карьере, не взаимная любовь. Для счастья достаточно, чтобы тебя просто не предавали. Предательство отравляет душу. Предательство разрушает личность. Последние тридцать три года я жила в предательстве, а сегодня стала свободной. Это моя победа! Выпьем!

Илья хмурится. Все выпивают. Белла усмехается.

БЕЛЛА. Вау, дорогая!

САНЯ. Не знаю, о чём ты, но ура!

ШУРИК. Ура! Ура! Ураааа!

ЛЕНА. Шурик, я смотрю, у тебя «Оливье» закончился. (Кладёт ему ложку салата в тарелку.)

ШУРИК. Спасибо, Леночка!

Илья становится совсем мрачным, поднимается со стула и, пытаясь понять своё неожиданное поражение, переводит вопросительный взгляд с Лены на Шурика, потом опять на Лену и замирает.

Свет в столовой гаснет и играет советская песня военных лет по выбору режиссёра, возможно «Гадам нет пощады» (Музыка А. Островского, слова И. Финка и М. Червинского, 1942).

ЗАНАВЕС

ВЕНЕРА НА ПЯТНИЦУ

СЦЕНА I

В зале библиотеки. Объявление на сцене: «Встреча с писательницей Людмилой Штерн».

К сидящей на стуле Белле подходит Виктор.

ВИКТОР (Указывает на место рядом). Свободно?

БЕЛЛА. Да, да.

Виктор усаживается и осматривает пришедших зрителей, кивая знакомым, потом поворачивается к Белле.

ВИКТОР. Вот не суди – и не судим будешь.

БЕЛЛА. А?

ВИКТОР. Это я так, про своё бормотал. Любят некоторые косточки перебрать знакомым, особенно тем, кому завидуют. Я это хребтом чувствую, а потом целый день хожу на взводе. Им что? Легче станет жить, если мне будет плохо? Извините, не представился. Меня Виктор зовут.

БЕЛЛА. Как я вас прекрасно понимаю! Завистник – это как комар в комнате, когда лёг спать. Жужжит, кружится и всё ищет, где бы укусить, а ты укрываешься с головой и надеешься, что он или улетит, или через одеяло тебя не достанет, но потом…

ВИКТОР. Но потом под одеялом становится жарко, ты его откидываешь и только начинаешь наслаждаться тишиной и воздухом, а комар уже из тебя кровь сосёт.

БЕЛЛА. Victor – победитель значит. Виктор…

ВИКТОР. Виктор Иосифович, если полностью, но для своих – просто Витя. Новенькая здесь?

БЕЛЛА. В этой библиотеке? Да. А как вы догадались?

ВИКТОР. Вот такой я смекалистый. Не обращайте внимания, это у меня с детства. И потом, вас трудно не заметить. Такая милая и приятная дама. А как вас зовут?

БЕЛЛА. Изабелла Борисовна.

ВИКТОР. Красивое имя. Вам очень подходит. (Пауза) У вас кресло – раскладное какое-то, твёрдое на вид. Пойду поищу для вас что-нибудь помягче. У меня здесь заначка есть.

БЕЛЛА. Да что вы, что вы!

Виктор уходит искать кресло. Шум собравшихся людей усиливается.

ВИКТОР (Приходит через 10 секунд без кресла). Всё разобрали или перепрятали. Ничего. Вот вам моё мягкое, а я на вашем. Мне приятно будет, что вам комфортно, Беллочка.

БЕЛЛА. Ну что вы, что вы, я не хочу вас затруднять.

ВИКТОР. Никаких возражений. Вы же дама. Я по-другому не могу; не так воспитан. (Подаёт Белле руку, помогает ей пересесть на своё кресло, а сам садится на её стул). Вот теперь всё правильно. Вы здесь с кем-то?

БЕЛЛА. Подруга в последний момент отказалась. Сказала, что давление поднялось. Может, и поднялось.

ВИКТОР. Оно и к лучшему. Это судьба нас посадила рядом. Вот мы и разговорились. (Достаёт из сумки бутылку воды и протягивает Белле). У меня ещё одна бутылка есть.

БЕЛЛА. Спасибо. (Берёт бутылку).Ax… Вы так внимательны (подсмеивается). А вы Фолкнера читали?

ВИКТОР. И Штерн тоже.

В зал заходит несколько немолодых женщин. Среди них Нина.

НИНА. Привет, Витенька! Рада тебя видеть. (Наклоняет голову в бок, осматривает Беллу, но не приближается. Улыбается, подмигивает Вите и садится с группой женщин, с которой пришла).

Белла и Виктор тихо разговаривают, но зрителям не слышно, о чём. Приходит ещё несколько человек. Среди них Ирочка. Она подходит к Виктору.

ИРОЧКА. Ой, Витёк! (Наклоняется и целует Виктора в щёку). Ты же наше сокровище! Ах, как приятно видеть тебя сегодня. (Слово «сегодня» произносит значительно. Молчит секунду, потом вздыхает). Ай… не буду тебе мешать. Ты сиди, сиди, разговаривай, общайся. Получай удовольствие. (Машет ему до свиданья и садится в другой ряд).

БЕЛЛА. Виктор Иосифович, так вы прямо первый парень на деревне!

ВИКТОР. Этого у меня не отнимешь. Скажу по секрету, у меня вообще ничего не отнимешь. Живу здесь давно. Очень рад, что вы в наш полк прибыли. Мы живём здесь, как в пионерском лагере, но проказничаем ещё больше. Скучать не будете. Слово даю. А вы проказница?

БЕЛЛА. Смотря что вы называете проказами, но скучать не люблю.

На подиум выходит работник библиотеки и откашливается.

ВИКТОР. Мы после лекции поговорим и, если не возражаете, я вас домой провожу.

БЕЛЛА. Я на машине приехала.

ВИКТОР. Тогда до машины, и будем считать, что в условиях загнивающего капитализма «проводил до машины» приравнивается к «проводил домой».

Белла улыбается и кивает.

СЦЕНА II

В квартире Беллы. Стены завешены картинами советских художников-нонконформистов.

БЕЛЛА. Нет, я же не наивная молоденькая дурочка.

ЛЕНА. Конечно, нет. Ты – наивная старая дура. И я – тоже.

БЕЛЛА. И опять ты со своей ложкой дёгтя. Да откуда он знает, сколько у меня миллионов. Он вообще думает, что я скромная пенсионерка из Гомеля, недавно переехавшая во Флориду, которой богатая подружка разрешила пожить в своей шикарной квартире. Зачем мужчину пугать? Если у них на доллар меньше, чем у тебя, они сразу чувствуют, как будто ты их жестоко и с пристрастием кастрировал.

ЛЕНА. Люди о нём поговаривают. Знаменит он в Санни-Айлс, как лис в курятнике. Ох, любит он за юбками волочиться.

БЕЛЛА. Лучше было бы, если б он за брюками волочился?

ЛЕНА. А может, он в те же игры играет, что и ты, а сам богатый плейбой.

БЕЛЛА. Не-е. Да что ты. Он обеспеченный, но скромный инженер-электрик на пенсии. Ничего более. Во-первых, сумка у него была из искусственной кожи, а, во-вторых, подкатывал бы богатый плейбой, даже за семьдесят, к своей ровеснице? У них каждый миллион уменьшает возраст подруги, по меньшей мере, лет на десять. Я бы бабушкой ему показалась, а не желанной женщиной.

ЛЕНА. Так уж и желанной. Может быть, он такой обходительный со всеми, просто хорошо воспитан.

БЕЛЛА. Ты бы видела, как он на меня смотрит. Его глаза лучатся… Он долго взгляд не отводит. Возраст всё-таки. А он смотрит с радостью, и ты вдруг понимаешь, что там внутри у тебя всё прекрасно, и он купается в этой твоей скрытой внутренней красоте. И от этого в груди у тебя распускается бутон, каждый листик расправляется в его сторону, как к солнцу… Понимаешь? Это абсолютно необыкновенное чувство.

ЛЕНА. Бутон, листик… Так ты и поэтом скоро станешь на этой почве. Да ладно, портить настроение тебе не буду. Поживём – увидим. А покупку показывать-то будешь? Где же ты её, бедненькая моя, повесишь? Со стеноместом у тебя напряжёнка. Можно, конечно, любить искусство, но так! Если не шляешься по галереям, так уставишься в компьютер, как охотник в лесу, и выслеживаешь добычу. Вешать уже некуда!

БЕЛЛА. Ну, надоедает мне смотреть на одну и ту же картину. Это ж скука. Жуть! Надо их менять время от времени, чтобы глаз не уставал. Даже любимую картину уберёшь на время, а потом вынешь из запасника, и сердце от нежности и восторга замирает. Вот Шемякина, например, отправлю в запасник. Смотрю – и не вижу уже его цирк и гротеск, а как будто это обои, не заслуживающие второго взгляда. А новую – повешу вместо Шемякина.

Белла уходит в другую комнату и приносит большую картину в покрывале. Ставит к стене и раскрывает.

ЛЕНА (громко и медленно).Oh, myGod! Так это ж Василий Ситников! Тот Ситников! Которого мы с тобой… Как же ты это сокровище смогла заполучить? Это ж, наверное, целое состояние теперь стоит.

БЕЛЛА. Положим, не целое, но и не три копейки – это уж точно. Знаешь, почему я это картину так люблю?

ЛЕНА. Ну?

БЕЛЛА. Это Ситников так свою учительницу математики видел. Обнажённой, в голубой дымке. Венера в тумане. Представляешь, стою я в Гомеле на уроке перед своим десятым классом в школе номер 15, а глаза моих учеников-мальчишек задумчивые такие, задумчивые, а они, оказывается, чертята, не над уравнением размышляют, а училку, меня, мысленно раздевают и любуются запретным яблоком. Это (показывает на картину) – памятник нашим молодым годам и мечтам. В голубой дымке.

ЗАНАВЕС

СЦЕНА III

В квартире Беллы.

Белла и Виктор рассматривают громадный художественный альбом «Советское нонконформистское искусство», сидя на диване. Белла в тапочках с пушистыми помпонами.

БЕЛЛА. Это в арт-центре Форт-Лодердейла или Майами?

ВИКТОР. В Майами.

БЕЛЛА. Тогда мы должны выехать через десять минут, не позже, а то опоздаем, и Шуберта начнут без нас.

ВИКТОР. Не начнут! Они всегда опаздывают. Это ж Флорида. Пляж, песок, пальмы, почти Латинская Америка. Время здесь – дело относительное.

БЕЛЛА. Я сейчас. (Уходит в другую комнату и приходит с несколькими платьями) Какое тебе больше нравится – это или это?

ВИКТОР. Ты это серьёзно?

БЕЛЛА. Только не говори, что ты в этом ничего не понимаешь.

ВИКТОР. Очень даже понимаю. Дай их сюда. (Берёт оба платья в руки. Переводит взгляд с одного на другое) Мой выбор… (Отбрасывает оба платья на кресло. Подходит к Белле и обнимает её) А, может, к чёрту Шуберта с его заунывной музыкой?

БЕЛЛА. Она жизнеутверждающая, и только иногда, как жизнь, печальная. Ты в такие моменты можешь поспать. Я тебя не буду осуждать.

ВИКТОР. Я бедного Шуберта только в личных целях использовал, чтобы дольше с тобой побыть без посторонних. Как же я под Шуберта смогу сделать так? (Кладет ей руку на ягодицы) Или вот так. Ведь все возмущаться начнут или давать советы.

БЕЛЛА. Неужели тебе не хватило того, что только что было?

ВИКТОР. Мне тебя никогда не хватает, даже когда ты рядом. Да ладно, выбирай любое и одевайся, а я пока тебе историю расскажу. Я думаю, ты готова.

БЕЛЛА (Уходит за ширму. Время от времени будет появляться её голова или слышно её «угу».) К чему готова?

ВИКТОР. Я несколько лет назад узнал, что после войны мой дед был шнорером. Ты слышала когда-нибудь такое слово?

БЕЛЛА. Шнорер? Никогда.

ВИКТОР. Вот и я не слышал, а после его смерти одна знакомая как-то мне говорит: «Твой дед, как с войны вернулся, настоящим шнорером был». Это такие нищие, но аристократы среди нищих. Они на улице с протянутой рукой не стоят. У них другая тактика. Она рассказала, что дед мой всегда был чисто выбрит и одет в белую рубашку. К ним он ходил по пятницам, на шабат, а в другие семьи – по другим дням. Все чин чинарём, по расписанию, чтобы всем удобно было, чтобы готовились и его ждали. Так он им давал возможность выполнить мицву помощи бедным, соединиться с Богом, исполнив его заповедь. Разрешал им себя принимать и ухаживать за ним. А он им за это всякие байки рассказывал, на баяне играл, и песни пел. Все любили, когда он приходил. Даже еду и кой-какие деньги с собой давали. Все стороны были довольны. Хозяева чувствовали себя благородными и богобоязненными евреями, а дед мой жил – не тужил. Круговорот заботы и мицвы в природе.

БЕЛЛА (Выходит в новом платье и застёгивает серёжку в ухе. Подаёт Виктору колье и поворачивается к нему спиной). Интересно… Застегни, победитель ты мой.

ВИКТОР (Возится с застёжкой). Как тебе пятница?

БЕЛЛА. Хороший день. А что?

ВИКТОР. Я к тебе со следующей недели по пятницам буду приходить. (Пауза. Дышит ей в шею) Будем предаваться страсти и делать всё, что ты захочешь. Буду твоим бойфрендом по пятницам. (Застёгивает застёжку и поворачивает Беллу к себе)

БЕЛЛА. Что ты такое говоришь? Это шутки у тебя такие? Прекрати немедленно! Тоже мне шнорер нашёлся.

ВИКТОР. Беллочка, ласточка моя, не шучу я вовсе. Сумочку не забудь.

БЕЛЛА. Ты мне зубы не заговаривай. Что ты имеешь в виду, «по пятницам буду приходить и делать всё, что ты хочешь»? Обожди, обожди. (Садится в кресло) А чем ты в другие дни будешь занят? Ты же не работаешь, вдовец, живёшь один. А что, если я захочу тебя увидеть во вторник или четверг? А что если ты… если мы… Я что, не так тебя поняла? Мне казалось, очень даже сильно казалось, что ты чуть ли не влюбился в меня и страсть тебя переполняет так, что ты и дня без меня прожить не можешь? Это что было? Реклама? Ты что? Хочешь, чтобы я тебе платила по пятницам? Ты проститут?

ВИКТОР. Да что ты, Беллочка, говоришь! Какие деньги? Какой платёж? Мне нужна ты, твоя женственность, твоя мудрость, твоё обаяние. Я люблю твою силу и женские слабости.

БЕЛЛА (Вскакивает с кресла). Я, наверное, сошла с ума. Тогда при чём здесь пятница?

ВИКТОР. О, это самый лучший день недели, и я его для тебя приберёг. Он твой! (Делает жест, как будто передает ей шар).

БЕЛЛА. Такое впечатление, что ты мне сокровище подарил, а это пустой воздух в виде шара. У тебя что? Жена, может, где-то есть?

ВИКТОР. Уже тепло…

БЕЛЛА. Тепло? Бывшая жена?

ВИКТОР. Чуть прохладнее.

БЕЛЛА. Ты двоеженец?

ВИКТОР. Теплее.

БЕЛЛА (Отшатывается от него). Троеженец?

ВИКТОР. Теплее. Продолжай.

БЕЛЛА. Зачем продолжать? Так тоже достаточно.

ВИКТОР. Для кого достаточно? Беллочка, ласточка моя, здесь такая ситуация в нашем пионерском лагере, что мало кто поймёт, кто не в нашем отряде. Будут судить, не поняв, не вникнув. Ты только не волнуйся. Я люблю тебя, люблю. Присядь на секунду. (Усаживает Беллу в кресло).

ВИКТОР. Помнишь, как мы с тобой встретились, и как ты сказала, что я первый парень на деревне. Это так: первый я парень на деревне, но в деревне один я. Мужики постарше или вымерли, или уже не помнят, зачем женщины существуют. Вот я один практически и остался, и воюю за себя и за того парня.

Мне всех одиноких женщин до боли в груди жалко, и я всех вас люблю и каждой уделяю хотя бы день в неделю. Её собственный день. Правда ведь, день – это лучше, чем ничего. А в другие дни у каждой и подружки есть.

БЕЛЛА. И ты, что, спишь со своими Понедельниками и Средами?

ВИКТОР. Это индивидуально, зависит он настроения женщины. Я никого не заставляю, а только служу и люблю. Исполняю любое желание. Бескорыстно, заметь.

БЕЛЛА. Это бред какой-то, бред сивой… сивого кобеля!

ВИКТОР. Беллочка, ну ты, как подросток с первой любовью. Мы же взрослые люди. Даже старше, чем взрослые. Я же тебе не оргию предлагаю. В самом деле. А ты провинциальна, оказывается, хоть и Фолкнера читала. У меня большое сердце, и его хватает на всех. Я ведь хочу всё по-честному, всё в открытую, чтоб без обмана.

БЕЛЛА. Если в открытую, тогда всё кошерно, что ли? Ни за что, никогда. Забудь о пятницах и любвеобильном себе дорогом. (Пауза. Ходит по комнате) Теперь ты присядь. Садись, садись. Кресло мягкое. (Усаживает Виктора в кресло) Я долгую жизнь прожила, чтобы так легко сдаваться, чтобы после первых же трудностей выбрасывать белый флаг. О, нет! (Пауза) Вот моё контрпредложение. Признание на признание. Ты думал, что только у тебя секреты есть? Ан нет. Вот эта шикарная квартира, которая стоит энное количество миллионов – это не квартира моей подруги, в которой я временно живу, как я тебе раньше сказала. Это моя квартира. А ещё у меня есть большая квартира на Парк Авеню в Манхэттене, дача на МартасВиньярд и состояние, чтобы все эти квартиры и дома содержать и разъезжать по всему миру. Мы с тобой встретились случайно, и для меня было ох как важно, что ты полюбил меня не за мои деньги, а просто так, за улыбку. Но ситуация есть ситуация или, как любит говорить мой сын: «Itiswhatitis». Оставь ты свою богадельню с расписанием женского угодника. Я тебе предлагаю настоящую, преданную, единственную любовь без графика и без границ. Мы сможем путешествовать в любой угол земли, и лечиться, если понадобится, у самых знаменитых врачей. Нас будут обслуживать самые квалифицированные дворецкие и повара. Ты будешь жить – не тужить. Но…

ВИКТОР. Но?

БЕЛЛА. Я должна быть твоим понедельником, вторником, средой, четвергом, пятницей, субботой и воскресеньем, Новым Годом, Днём Благодарения, Рош Ашаной и Днём Конституции.

ВИКТОР. Понял. (Встаёт, поворачивается к ней спиной и думает).

БЕЛЛА. Ну?

ВИКТОР. Беллочка, это всё так неожиданно. Я просто не знаю, что и сказать. (Разводит руками) Это как в сказке, только в роли Золушки – я. Но… С другой стороны. Напутешествовался я уже вот как (проводит рукой по горлу), исколесил полмира по командировкам. Повара, дворецкие меня мало интересуют. Обыкновенные врачи меня полностью устраивают и, когда время придёт, хвататься за соломинку не буду. Все эти деньги твои и состояние для меня – что есть, что нет. Для меня важно человеческое тепло, общение, секс, в конце концов. Вот ты платья два вынесла, чтобы я помог тебе выбрать. Почему? Потому что и то, и другое красиво и подходит. А зачем тебе два платья или, наверное, у тебя в шкафу их штук тридцать? Зачем? Ведь все они одну и ту же роль выполняют. Или вот ты хвалилась, что картину новую купила, вот эту, а старую временно твоя подруга, то есть ты, убрала, чтобы глаз отдохнул, а потом с новой силой мог старой картиной наслаждаться. Ты ведь эту концепцию понимаешь?

БЕЛЛА. Концепцию разнообразия картин я понимаю. Картины мне нужны, но я картинам безразлична. Я их чувства не оскорбляю, когда ставлю в запасник. Их сердце не разбивается, когда я их снимаю со стены до пятницы.

ВИКТОР. А ты думаешь, остальным женщинам не будет больно, если я отдам всё своё время только тебе? Думаешь, у них сердца не будут разбиты? Они ведь были со мной до тебя. За что же я их обижу? За то, что они беднее тебя? За то, что у них квартиры на Парк Авеню нет? Они что, не люди? Они что, не женщины?

БЕЛЛА (Кричит). Да ну тебя с твоим сексуальным социализмом! В любви, как на войне! Мне всё равно, что будет разбито у других женщин, но мне не всё равно, что разбито у меня. (Принимает формальную позу и делает спокойное лицо. Долго молчит) Что ж, нет так нет, Виктор Иосифович. Было очень приятно с вами познакомиться, но сейчас (деловым, строгим голосом, как будто с малознакомым человеком) извольте выйти вон! Я вас больше не знаю и знать не хочу! Вон!

ВИКТОР. Но, Беллочка, не надо так волноваться. Всё ведь не так безнадёжно. Тебе просто нужно время, чтобы свыкнуться с этой идеей. Это всегда сначала шокирует женщин, а потом они…

БЕЛЛА (Приближается к нему вплотную). Я видела в жизни многое, испытала многое, но ты… (кричит) Но это… Вон! Вон, а то я охране позвоню, чтобы тебя выдворили. Вон!

Виктор ретируется к выходу и закрывает за собой дверь. Белла снимает туфлю с ноги и бросает ему вдогонку.

СЦЕНА IV

В квартире Виктора.

Звонит телефон.

ВИКТОР. Мистер Гольдберг слушает. Посылка? Я сейчас спущусь и заберу. Большая? Очень большая? Ну, хорошо, принесите наверх, я подожду.

Садится за стол и печатает на компьютере. Звонок в дверь. Виктор открывает дверь. Валет вносит красиво обёрнутую картину. Виктор даёт чаевые, и Валет уходит. Виктор ходит вокруг картины, не понимая, что это и от кого, пожимает плечами, издаёт нечленораздельные звуки. Одним движением срывает бумагу и застывает перед картиной Ситникова «Венера в тумане». Замечает конверт, приклеенный к задней стороне рамы, и раскрывает его.

ВИКТОР (Читает письмо). Это моя любимая картина. «Венера в тумане» – компаньонка тебе на пятницу, вместо меня. Желаю счастья в семейной жизни. (Виктор ухмыляется) Как странно, что слова преданный и предатель начинаются одинаково. Моя правда такая: лучше одна, чем одна из многих. Твою правду я тоже понимаю: вас много, а я один. Как жалко, что наши правды несовместимы. Прости меня за моё твердолобство, за викторианско-советскую ментальность, за провинциальность. It is what it is. Простиипрощай». It is what it is. (Вздыхает, поднимает голову и смотрит вверх).

Звучат три куплета песни на белорусском языке «Зорка Венера» композитора Семёна Рака-Михайловского на слова Максима Богдановича:

Зорка Венера ўзышла над зямлёю,
Светлыя згадкi з сабой прывяла…
Помнiш, калi я спаткаўся з табою,
Зорка Венера ўзышла.
З гэтай пары я пачаў углядацца
Ў неба начное i зорку шукаў.
Цiхiм каханнем к табе разгарацца
З гэтай пары я пачаў.
Але расстацца нам час наступае;
Пэўна, ўжо доля такая у нас.
Моцна кахаў я цябе, дарагая,
Але расстацца нам час.

СЦЕНА V

В квартире Беллы.

Белла уставилась в компьютер. Лена маячит перед ней, пытаясь привлечь её внимание.

ЛЕНА. Белл… Ты знаешь, что Виктор…

БЕЛЛА. Хватит мне про этого Шнорера Дон-Жуановича Казановмана. Подожди. У меня процесс. Я на охоте. .

ЛЕНА. На кого охотишься?

БЕЛЛА. На Ситникова. Узнала, что вторая картина из его голубой серии будет выставлена на аукцион.

ЛЕНА. Жалеешь, что первую подарила?

БЕЛЛА. Не подарила, а дала ею пощёчину. Пусть знает наших!

ЛЕНА. А наши это кто?

БЕЛЛА. Наши – это… Лен, не тормози меня сейчас, а то шедевр прозеваю. Я его только по пятницам буду выставлять. Тоже гарем себе по дням недели устрою. Целкова по понедельникам, Шемякина в субботу, Оскара Рабина по средам, а в пятницу – Ситникова. Мою собственную «Голубую Венеру». По слухам – это та же, но вид сзади.

ЛЕНА. Обиделась…

БЕЛЛА. Разозлилась. Могла бы отомстить, но моё кредо: лучшая месть – это хорошая жизнь.

ЛЕНА. Возможно… Белл… Даже и не знаю, как сказать…

БЕЛЛА. Когда не знаешь, начинай с конца.

ЛЕНА. Возможно…

БЕЛЛА. Лен. Ты чего-то не договариваешь.

ЛЕНА. …

БЕЛЛА. А! Поняла. Можешь ничего не говорить. Пошёл он!

ЛЕНА.Белл…

БЕЛЛА. Что?

ЛЕНА. Вчера Виктора…

БЕЛЛА. Лена! Лена! Что случилось?

ЛЕНА. Белла, он умер… Аневризма…

БЕЛЛА. О…

Пауза.

ЛЕНА. Он знал, врачи ему давно сказали, что в любой момент может…

Пауза.

БЕЛЛА. Господи… А я…

ЗАНАВЕС

ОДНА НА ТЫСЯЧУ

СЦЕНА I

Балкон двадцатого этажа многоэтажного дома. Вечер, океан, лунная дорожка, шум волн. Илья и Герман курят сигары, сидя за столом. Они смеются и жестикулируют, рассказывая анекдот, неслышный зрителям. Галя стоит спиной к зрителям и любуется океаном. Саня, со стаканом коньяка, аромат которого он время от времени вдыхает, сидит на противоположной стороне стола от Ильи и Германа и наблюдает за Галей.

ИЛЬЯ. А Вовочка и отвечает учительнице…

ГАЛЯ (Перебивает, демонстративно разгоняя рукой дым). Задымили весь пляж. Пойду отдышусь к девочкам!

Саня вскакивает, чтобы следовать за Галей, но она жестами показывает, чтобы он не спешил, а посидел в мужской компании. Оставив Саню в замешательстве, Галя входит в квартиру, шумно задвигая за собой балконную дверь.

ИЛЬЯ (к Сане, головой кивая на место, где стояла Галя). Ну что ты в ней нашёл? Ни сиськи, ни письки.

Саня, от шока и смущения потерявший дар связной речи, падает в кресло и время от времени выкрикивает «как», «но», «обождите, обождите»!

ГЕРМАН. Саньку надо вытащить в люди, а то на безрыбье и Галка – объект.

ИЛЬЯ. Всё, решил. Повезём тебя завтра в мой заветный.

ГЕРМАН. На Бискейне или ближе к аэропорту?

ИЛЬЯ. К аэропорту. Меньше возможности столкнуться с любопытными носами. А девочки там на любой вкус: и беленькие, и черненькие, и… Пальчики оближешь. Женственные (руками в воздухе очерчивает женскую форму). Сань, когда за тобой заехать?

САНЯ. За мной? (Пауза) Меня… М-меня из этой экскурсии вычеркните. Вот не понимаю, что вам нравится в этих девках, фланирующих по сцене. Нет, конечно же, я понимаю – красиво. Видел пару раз, несколько лет назад. Извиваются, как кошки. У меня даже о-о-о… А дальше-то что? Что с этим делать? Ведь даже и потрогать их толком нельзя. Поход на кондитерскую фабрику для диабетиков. (Смотрит на собеседников, как на сумасшедших).

ИЛЬЯ. А почему потрогать нельзя? Тех, на площадке, нельзя, а вот в газете – ну, в той, что стопками лежит возле почтовых ящиков, – объявление на объявлении. Хочешь – такую, хочешь – другую, а хочешь – две или три вместе. Плати и наслаждайся.

ГЕРМАН. А как узнать, больные они или нет? На вид не всегда понятно, а потом по врачам находишься. Нет уж, извините, смотреть девок можно, а трахать – только своих.

ИЛЬЯ (с ироничной заботой). Своих? А ты справляешься? Помощь не нужна? Или ты между сессиями свой аккумулятор ставишь на год на подзарядку?

ГЕРМАН. Почему на год? А виагра на что?

ИЛЬЯ. На самом деле работает?

ГЕРМАН. Как часы, тикает. Хочешь дам таблеточку на пробу?

ИЛЬЯ. У меня, правда, и натурально иногда получается… А что – давай! Попробую.

САНЯ (обращаясь больше к себе, чем к своим собеседникам). И имя у неё подходящее – Галочка, как у жены моей покойной. И переучиваться не надо.

ИЛЬЯ. Так, если в имени дело, мы тебе дюжину галок найдём и предоставим – трахательный коэффициент на все десять баллов, а не то, что эта – в крайнем случае, три с натяжкой.

САНЯ. (Продолжает, как будто не слышал комментарии Ильи). Вот есть в ней что-то… Что-то неуловимое от моей Галки. Что-то в улыбке, когда она нос морщит. И в повороте головы. И не трещит она без умолку, как другие. И на шею не вешается. Смотрит, улыбается, нос слегка морщит. Приятно.

ИЛЬЯ. Дураки мы мужики, дураки. Баба нос сморщила, а мы уже сидим и мечтаем. (Затягивается сигарой и смотрит в никуда).

САНЯ. А чтоты говорил про три с натяжкой? Ты с ней?..

ИЛЬЯ. Что ты! Да не конкурент я тебе, Санька, не конкурент. (Делает широкий жест сигарой) Дарю её тебе. Трахай, сколько хочешь.

САНЯ. Так если бы!

ГЕРМАН(к Сане). Тоже проблемы?

САНЯ. Да у кого их нет.

ИРОЧКА (раздвигает дверь балкона). Мужики, Галка романсы под гитару петь будет. До хору людей не хватает. Пошли подпевать!

СЦЕНА II

Вечер. Галя с Ирочкой гуляют по набережной, обмахиваясь бумажными веерами с изображениями тропической флоры. Звучит лёгкий джаз. Вокруг – витрины магазинчиков, продающих купальные костюмы, сувениры и мороженое. Туристы гуляют, останавливаются поглазеть на витрины, некоторые заходят вовнутрь. Галя и Ирочка проходят вдоль сцены и скрываются за кулисами, и через несколько секунд появляются, двигаясь в обратном направлении, увлечённо разговаривая, неслышно для зрителей. Останавливаются.

ИРОЧКА. Вот видишь, кто долго ждёт, тому бог подаёт.

ГАЛЯ. А большинству женщин он подал лет на сорок раньше, да и ждать-то я уже до встречи с Саней давно перестала. Это как стоишь на остановке троллейбуса, ждёшь, ждёшь, а остановку-то давно перенесли.

ИРОЧКА. Так и есть, Галя. Мужики как общественный транспорт. Ждёшь нужного номера… А его всё нет. В конце концов, бросаешь это бесполезное занятие и едешь с пересадками. Кстати, понять не могу. Ты ведь, вроде бы, и симпатичная, и приятная. Где глаза у мужиков были?

ГАЛЯ. Это всё я. Моих рук дело. Наверное, я так сжималась внутри от ужаса, что они это чувствовали.

ИРОЧКА. От ужаса? О чём ты это? Ты шо? Мужиков боялась?

ГАЛЯ. Не мужчин, а чего-то другого. (Идёт некоторое время молча, помахивая веером) Это был такой страшный секрет, такой страшный, что даже маме не рассказывала. Носила в себе, как отраву в перстне. Мамы уже давно нет, и у отравы срок годности тоже истёк. (Напевает слова на мотив советской песни «Марш советской авиации») «Секрет – скелет, моих лет запрет». Песню, что ль, сочинить с таким началом? Как тебе такая мелодия?

ИРОЧКА. Скелетов у всех в шкафу есть, что семочек на привозе. Галюся, таки не хошь, не рассказывай.

ГАЛЯ (перебивает). Нет – я хочу! Я тебе сейчас мой секрет раскрою, но поклянись, что никому никогда, ни намёком, ни взглядом меня не выдашь.

ИРОЧКА. Ты таки хочешь сделать мне нервы?

ГАЛЯ. Не увиливай. Клянись!

ИРОЧКА. Да шоб я так жила!

ГАЛЯ (Смотрит на Ирочку выжидающе).

ИРОЧКА. Да шоб мне врач запретил Бородинский хлеб кушать.

Галя продолжает ждать.

ИРОЧКА. Да шоб мои акции упали и никогда не поднялись! Эта клятва тебя больше впечатляет?

ГАЛЯ. Да, теперь – да. (Бит) Слушай. (Длинная пауза).

ИРОЧКА. Я слушаю, слушаю я. (бит). Гони сюжет.

ГАЛЯ. (Выпаливает) Я – девушка.

ИРОЧКА. Ну ты даёшь? И вот за эту новость я своими акциями рисковала? Ясно же, что ты не мальчик.

ГАЛЯ. Ты не поняла. Я «девушка» – девушка. Девушка я.

ИРОЧКА. Девственница, что ли?

Галя кивает.

ИРОЧКА. Ну, ты даёшь! Но, с другой стороны… Конечно… Ты же замужем не была, а тогда мы все себя блюли. Вот ты и доблюлась до шестидесяти пяти годков. И шо, даже бойфренда не было, который бы…

ГАЛЯ. Вот в этом и есть секрет. Когда дело доходило до дела, то я всегда вела себя, как честная девушка. Оказывается, это лучшее средство для отпугивания мужчин.

ИРОЧКА. Это ты всех мужиков отпугала! А своё богатство сберегла? Молодец!

ГАЛЯ. Дело в том, что богатства-то и не было. Или, вернее, путь к нему был полностью заблокирован.

ИРОЧКА. Так он у всех девушек сначала заблокирован. Ты шо, не знала? Первопроходец тараном должен путь расчистить. Ты шо, не знала?

ГАЛЯ. Нет, у меня особый случай. Я – неприступная крепость. Взять наскоком невозможно.

ИРОЧКА. А если не наскоком, то как же брать?

ГАЛЯ. Одного тарана мало. У меня слишком крепкие ворота.

ИРОЧКА. А ты не пересаливаешь? Галь?

ГАЛЯ. Нет. Таких, как я, один случай на тысячу, а то и реже. Диагноз… Вот посмотри. (Достаёт из сумочки мобильный телефон, печатает на экране и показывает его Ирочке). Вот здесь. (читает по слогам) Mi-cro-per-fo-ratehy-men.

ИРОЧКА (Молча читает текст на экране).Бедная ты моя. Это получается, что там взрывать нужно. Динамитом. Или обращаться к профессионалам. Я про врачей. Что ты к врачам-то не обратилась?

ГАЛЯ. В Союзе страшно было. Ещё инфекцию какую занесут. А в эмиграции всё ждала. Всё надеялась. Всё откладывала. Вот думала, встречу достойного человека и, как дело дойдёт до дела, тогда сразу и пойду на операцию. Но, когда была помоложе, всех достойных уже разобрали, а кобелей и придурков не хотела. А теперь у меня с Саней вторая юность. Он робкий, как мальчик из интеллигентной семьи. Дальше поцелуев и поглаживаний ни-ни-ни. Вот для него я и решилась. Сделаю операцию.

ИРОЧКА. А он-то знает о твоей неприступной крепости?

ГАЛЯ. Да что ты! И не узнает никогда. Даже то, что я всё это время девушкой была, не узнает. Это как «на тебе, Боже, что мне негоже».

ИРОЧКА. Во дожили! Раньше перед женихом стыд-позор, если не девственница, а теперь стыд – позор, если девственница. Во мир… С головы на ноги. Или наоборот…

ГАЛЯ. Я тебя об одолжении хочу попросить. Отвезёшь меня в этот четверг в хирургический центр?

ИРОЧКА. Ты таки решила себе там взорвать?

ГАЛЯ. Да. Ради Сани я и решилась. Сделаю операцию.

ИРОЧКА. Ой! Галюся! Я тебе даже завидую немного. Первый раз в первый класс!

ГАЛЯ. Это в Норт-Майами, недалеко, а то после наркоза мне самой водить машину сутки нельзя, пока полностью не отойду от анестезии. Сане скажу, что грипп у меня, и ни в коем случае не навещать. Три-четыре дня – и буду я, как новенькая. (Пауза) Вернее, как все. Отвезёшь?

ИРОЧКА. Ну шо ты говоришь? Конечно! Такая интрига! Мы с тобой, как два мушкетёра из «Трёх мушкетёров». Да? На абордаж! Возьмём неприступную крепость! Как я люблю приключения на свою задницу, вернее, на твою… Помолчу… Кстати, я б за грипп не стала врать, шоб не сглазить. А то вдруг кашлянёшь – и швы разойдутся.

ГАЛЯ. Так надёжнее.

ИРОЧКА. Тогда, мушкетёрка, айда ко мне! Выпьем по бокалу бургонского для храбрости.

Обе складывают веера и быстро шагают в противоположные кулисы.

СЦЕНА III

Галя читает книгу, лёжа на диване, укрыв ноги пледом. Звучит дверной звонок.

ГАЛЯ. Открыто!

САНЯ (Входит с набитым пластиковым мешочком из русского магазина). Галчонок, как так можно! А вдруг это был бы какой-нибудь вор или разбойник?

ГАЛЯ (Откладывает книгу, садится, и надевает тапочки). Так консьерж же звонил и сказал, что пришёл ты. У нас же в здание труднее зайти, чем в страну въехать. Дожили.

САНЯ (Ставит мешочек на стол и достаёт из него продукты). Вот, маленькую буханку Бородинского купил, с семечками, как ты любишь. Только испекли, и при мне, ещё теплый, выложили на прилавок. И куриный суп с вермишелью. Слава богу, грипп у тебя закончился, а то я уже измучился, так хотел тебя видеть. Четыре дня, как месяц. Не делай больше так. Кости больше не ломит?

ГАЛЯ. Я просто заразить тебя не хотела. В твоём… В нашем возрасте с этим не шутят.

САНЯ. В нашем возрасте только шутить и остаётся, Галочка. У меня через два месяца день рождения. Не поверишь, при живых и здоровых детях уже лет двадцать справляю его без сына и дочки. Нет, они, конечно, всегда позвонят и подарок пришлют, но без телесного присутствия. Что это за семья? Смех один. И слёзы. Жена моя покойная этот день мне всегда скрашивала, а теперь вот что я надумал. (Разглаживает пластиковый мешочек то в одну, то в другую сторону). С одной стороны, всё просто, но с другой – это просто невозможно. Вот я все доводы перед тобой выложу, как на духу. Всё в твоих руках, Галочка. Как решишь, так и будет. Мне казалось, что когда Галка умерла, жизнь моя закончилась. Вроде дышу и жую, но радости и толку от этого никакого, а когда с тобой встретился, то почувствовал, как будто её душа в тебя переселилась. Как будто она и не умерла. Это чудо – говорю с тобой, как будто с ней, как будто мы с тобой прожили вместе в любви и согласии сорок пять лет. У меня даже камня на душе нет, что я ей как-то изменяю. Понимаешь? Моя душа опять открылась для живого.

ГАЛЯ. И моя.

САНЯ. Но люди – не ангелы. У нас, в отличие от них, не только души, но и тела и болячки. И поэтому решать тебе, если ты согласна жить со мной только душой. Настаивать и обижаться не буду. Всё пойму, Галочка. (Прижимает её руку к своей груди). Слышишь, как бьётся? Как будто я подросток на первом свидании. Вот здесь (закрывает глаза и подносит её руку ко лбу), я молод, а здесь (опускает руки ниже пояса), я уже мёртв.

ГАЛЯ. Санечка, что ты говоришь? Ты для меня везде молод. И душой, и телом. Меня ничего не смутит, не бойся.

САНЯ. Я не боюсь, Галочка. Ты, наверное, не поняла: я просто не могу.

ГАЛЯ. Не можешь что? Встречаться со мной? Жить со мной?

САНЯ. Помолчи секунду. (Кладет её руку себе на лицо и держит двумя руками) Боже, до чего я дожил…

ГАЛЯ. Не пугай меня. Ты умираешь? Ты уезжаешь? Ты неизлечимо болен?

САНЯ. Уже нет. Уже не болен. Вылечили. Операцию сделали и все вырезали, но последствия необратимы. У меня больше… Я больше не могу… Понимаешь? (Трясёт её руки, потом берёт её за плечи и трясёт). Понимаешь? Ты понимаешь, что никогда, никогда я не смогу быть мужчиной, которого ты заслужила.

ГАЛЯ. Да прекрати меня трясти! Прекрати эти упадочные настроения! Заслужила – не заслужила. Жизнь никому ничего не обязана. Кого одарит, кого пинком под зад. Но, мы же сильные, Саня! Мы через столько прошли, нас столько раз пинком, пинком, а мы вставали и опять «вперёд, заре навстречу». Нам теперь только жить и жить, дышать морским воздухом, греться на солнышке, читать друг другу стихи, на пляже йогой заниматься, за руки держаться в кино… И какое-то нестояние меня должно остановить! Оно что, мне дышать помешает или солнце заслонит? Прекрати эти страсти-мордасти!

САНЯ. Страсти… Мордасти...

Галя встаёт и тщательно ищет что-то сначала на полке, потом в остальных предметах мебели, напевая мелодию «Марша советской авиации». Саня то бросается за ней, то застывает с выражением ужаса на лице, пытаясь понять смысл её слов и движений.

ГАЛЯ (Резко останавливается). Не для того я тебя всю жизнь ждала, чтобы какое-то отсутствие присутствия меня испугало. (Находит журнал и два карандаша. Усаживает Саню за стол. Садится напротив и вручает ему карандаш. Открывает журнал) Готов?

САНЯ. К чему?

ГАЛЯ. К нашей будущей жизни. Учись и привыкай. (Смотрит в журнал) Номер пятнадцатый по горизонтали. «Пианино, спрятанное в кустах».

САНЯ. Кто его туда спрятал? Да что это за формулировка вопроса?

ГАЛЯ. Не увиливай.

САНЯ. Сколько букв?

ГАЛЯ. Пять.

САНЯ (думает несколько секунд, шевеля губами). Рояль.

ГАЛЯ (Пишет ответ в журнале). Точно. Ты у меня молодец. Теперь следующий, опять по горизонтали. «Имя актрисы Быстрицкой».

САНЯ. Это вообще детский лепет. Эвелина… Нет, нет, Элина.

ГАЛЯ (Пишет в журнале). Следующий, номер семь по вертикали. «Как бедному жениться, так ночь коротка».

САНЯ. Сколько букв?

ГАЛЯ. Девять. (Хихикает. Саня смотрит на неё и тоже прыскает со смеху. Целует ей руку).

Звучит музыка или песня по выбору режиссёра, возможно «Марш советской авиации», музыка Ю. Хайта, слова П. Германа, 1921.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.

Припев

Всё выше, и выше, и выше
Стремим мы полёт наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.

Бросая ввысь свой аппарат послушный
Или творя невиданный полёт,
Мы сознаём, как крепнет флот воздушный,
Наш первый в мире пролетарский флот!

Припев

Наш острый взгляд пронзает каждый атом,
Наш каждый нерв решимостью одет;
И, верьте нам, на каждый ультиматум
Воздушный флот сумеет дать ответ.

КОНЕЦ

Халландейл Бич, Флорида, США, 2018