КСЕНИЯ АВГУСТ
Калининград

***

За кирпичным склепом – ежевика,
за молчаньем шторы – шорох фраз,
посмотри на небо и живи, как
в первый раз и как в последний раз.

Сам себе и воля и темница,
закрывай внутри себя ключи,
видишь, засыхает медуница
там, где птица больше не кричит,

и спешит тропа твоя из дома
в сизый плен тернового куста,
но строка, как в детстве, невесома,
а душа по-прежнему чиста,

нет в ней ни запрета, ни предела
чуда, есть полётная строка,
только бы душа не оскудела,
только бы не дрогнула рука,

и весны, и воздуха хватило
досказать, домыслить и допеть
миг тот, что раскачивал кадило
лунное и солнечную сеть,

и к нему на грудь слетала дрёма,
и в его ладонь ложились мхи,
а в моей сейчас клубок черёмух,
видишь, и огарочек ольхи.

Только не гляди вперёд с опаской,
я с тобой, а значит – не страшись,
упразднится смерть с Господней Пасхой,
и опять случится с нами жизнь.

***

Хрустит каждый камешек, как позвонок
внутри пересохшей речки,
безумствуй, кричи, телефонный звонок,
но помни и веруй в речи.

Мороза дыхание, ветра гудки,
миграция снежной стаи,
уже не облако – белый кит
наш дом целиком глотает.

В его животе не могила – цех,
там плавится песнь и слово,
ты что-то кричишь мне на том конце –
и я выживаю снова,

и вновь обретаю покой и мир,
но чувствую хрупкость крова
и жизни твоей, между нами – миг
длиной в телефонный провод.

А город кружится в руках зимы,
и сыплется снег на счастье,
в коротких гудках умираем мы,
чтоб в длинных опять начаться,

моё дыхание сбереги
от тех, кто на холод ропщет,
и мы пройдём мимо той реки,
где ждёт нас седой паромщик,

и воды льнут к нему, и, рыча
на небо, наш берег точат,
но давит ангел мой на рычаг –
и нас разделяет тотчас.

***

Старый дом, тропинка, лестница
прямо в небо, вот и всё,
дождевую околесицу
за окном Господь несёт.

Ты же, я же, мы же, вроде бы
чьи-то или же ничьи?
За окном дождинки-родинки
превращаются в ручьи,

Разбегаются, заведомо
Зная, что куда ни меть,
украдёт мечту заветную
незатейливая смерть,

украдёт и не помилует,
видно руки – то ловки,
ходят по полю по минному
грозовые желваки,

и у вечности нет берега,
и покой до боли тих,
слово метит межреберие,
и летит.

***

Давай покинем землю стариками
в тот день, что будет так бесчестно юн.
Внутри меня журавлик-оригами
летит на юг,

не видит белокрылый нас, стоящих
под солнцем, и сбивается с пути,
журавлик мой, почти что настоящий,
лети, лети,

покуда ты не выдохся, покуда
злосчастный рак не свистнул на горе,
сейчас ты небо крыльями окутал
и отогрел,

и вот оно уже зарделось сбоку,
закатному поддавшись мятежу,
журавлик мой, лети отсюда с богом,
я не держу.

***

Полюбятся, поленятся,
промокнут и поранятся
прогнившая поленница
со ржавой сеткой-рабицей,

о веточку уколется,
захочешь – не поместится
в могилку, за околицей,
отросток чудо-месяца.

До времени распустятся,
края измажут сажею
два крылышка капустницы
над грядкой недосаженной,

и туча затопорщится,
цепляя зорьку раннюю
на хвост сороки-спорщицы,
на лапку чайки раненой,

пересыпая градинки
из дней пустых в порожние,
где греют виноградники
ладони подорожника,

И доскребают семечки –
дождинки жизнь до донышка,
и май клюёт мне темечко,
как петушок додоновский.