АНДРЕЙ КОСТИНСКИЙ

ХАРЬКОВ

мой город похож на человека в операционной̆
у которого вынули сердце и положили рядом

оно ещё бьётся
линия кардиограммы –
крыши полуразрушенных высоток
линия ещё не ровная
ещё не сравняли с землёй
но амплитуда всё ниже и тише

я всегда любил смотреть на закат
как солнце опускается на дома
и уходит за горизонт
плавно подбирая за собой красное покрывало
теперь я слышу как солнце стонет
касаясь острых фрагментов
разбитых снарядами и бомбами зданий
оно даже отталкивается соприкасаясь с руинами
каждый день – будто длиннее обычного
на ступеньку храма

гийом гийом
закат не прекрасней рассвета
только потому что солнце
взойдя над моим городом
будет садиться
отяжелённое печалью от увиденного

гийом гийом
солнце будет давать жизнь рассветом
но будет само его ждать с содроганием
так как линия восточного горизонта
встретит его новой аритмией

я помню как провожали с друзьями закат
на крыше самого высокого в городе дома
и как встречали рассвет
всю ночь не спускаясь вниз
как я держал в руке бокал
обнаруженный в подсобке котельной
и осушив его
приставлял к рассвету
говоря девушке задремавшего друга
сравнивающей̆ небо с цветом моих глаз:
Смотри, сейчас бокал наполнится
розовым вином рассвета
его надо успеть выпить
пока губы ещё прохладны с ночи…

мой город…
мой любимый город…
потерпи
скоро врачи вернутся
вложат сердце в грудь
по кровеносным метро
ритмично пойдут поезда
и солнце снова будет улыбаться тому
как ухоженные проспекты
утопающие в зелени и цветах
будут указывать ему
как дольше гулять
над тобой

САМЫЙ ПРЕКРАСНЫЙ СТИХ

                                                     ИК и ЯВ

Она пишет почти-стихи.
Её не воспринимают маститые и полумастные.
А она осталась на скорой родного Харькова:
«Мой город ранен. Как я могу его бросить?..»
Её слова молчат, пишут только глаза.
Она проросла в город, став частью его кровеносной.

Маститые и полумастные, особенно те, кто проездом
(С Новым 20 22! Какой здесь прекрасный город!
В нём столько возможностей. Моя вторая
роди
[на!]»
Но в день из двух пятёрок1 начались две двойки в некро-
веносный дневник: теперь каждый кочевник благодарит
своего личного бога за то, что далеко
и можно читать зачем-то друг другу стихи,
смаковать кофе, тепло и свет, и такой же дешёвый алко,
делиться с местными бомбоубежными буднями.

А кто-то так же уже далеко, но пуповина боли не отпустила:
в каждом глотке кофе вместо сахара –
крупицы стекла, раскрошенного взрывной,
каждый ватт лампочки –
через мокрую ватку к запястью на электрическом,
каждый калорий тепла –
содрать бы кожу от такого тепла да отдать тому же богу –
одному из сопринимающих молитвы:

«Сшей такую багряницу, чтобы закрыло небо от бомб,
и девушка, пишущая почти-стихи,
в свободное от спокойного дежурства на скорой время
в кафе, где слушают только самих себя,
прочла самый прекрасный стих, заглушающий всех:
долгожданную
ТИШИНУ…».
___
1 55-й день года

ИЗ БОМБОУБЕЖИЩА

– Мама, мама… Я не сильно толкаюсь?
Нас не услышат?
– Что ты, малыш, мы с тобой глубоко.
Мы под землёю.
– Мама, мы умерли? Тебе тоже темно, как и мне?
– Вот уж нет. Тут много людей.
Даже свет есть, тоненький,
как если смотреть на солнышко через ледышку луны.
– Мама… мне снится война… Я боюсь…
а что, если это не сон?
– Ну вот ещё!
Когда ты родишься, то увидишь,
как прекрасен этот мир,
где все улыбаются друг другу.
И нету ни выстрелов, ни войн.
– Значит, всё сон?
– Спи, не болтай. Только толкайся… толкайся……

А ЗА НАШИМ СЕЛОМ – ТАНКИ

Восемь вечера. Тихо. Так тихо, будто перед рассветом.
Даже слышно – прислушался – как бьётся сердце с собой.
Звёзды-зёрнышки в тёмной водице разбухают, ярчеют.
И луна – словно ведёрко полно колодезною замёрзшею водой.

А за нашим селом – танки.
А в селе – семь домов подбито.
Дед соседа моего Саньки
С той войны говорил: «биттэ».

Спросит внук у меня: «Деда, скажешь
что-нибудь языком ворожим?»
«Одинаков их язык с нашим.
Их смогу только скорчить рожи…».

СОБАКИ ВОЙНЫ

собаки войны не знают, что это война
вой на луну не вой – на вой не придёт луна

новой небесной твердью ангелы скутерят
смотрят на то, как собак осколки снарядов щадят

когда же хозяин выводит из сызмальского двора
чтобы спасти/уехать туда где пока тишина

они не знают но верят что человек – друг
а то что стреляет такой же – так то берут на испуг

и то что уже нет дома – того не будет страшней
когда остаёшься безлюдной – без войны или на войне

ТРОЕТОЧИЕ

три чёрных окна:
правое – окно сына,
посередине – окно дочери,
слева – кухонное кошачье окно

из всех не выжила Нюша –
кошка одна за всех
приняла смерть в ту ночь:
чёрная копоть гари
на стенах снаружи,
кажется,
расползается на глазах,
будто душа кошки,
все ещё не веря в такую смерть,
пытается выбраться
из этого ада

кассетная бомба
оставила воронку во дворе
в том месте,
где водил малышей
на игральную площадку,
а с недокрашенных лавочек
доносилось ворчливое:
«надо сильнее закутать детишек.
простудятся на сквозняке»

теперь ранневесенний сквозняк
поёт колыбельную
мертвому (не)жилью
где сожжены все фотоальбомы
всех поколений
когда у моих детей их внуки
попросят показать
фото моего деда
победившего фашизм в 45-м,
то услышат:
фотографий прапрадеда нет,
их сожгли фашисты

ПОЛУКРЕСТ

заклеиваю крест-накрест душу
не от бомб
несущих стенам несущим
испытание на прочность
а чтобы душу вконец не разорвало
то что нельзя постичь
что нельзя потрогать
что нельзя захлопнуть
в ящике пандоры
/приоткрыл
посмотрел
закры…/
закричал

и спасает от вопля душу
полоса предыдущего вопля

каждая линия – полукрест

ФАКУЛЬТЕТ ПРОЩЕНИЯ КАИНА

радуюсь о каждом, кто успел уехать
дочь, сын, мама, папа, сестричка
одноклассницы, соседи, школьники, студенты
Господь каждому из них добавляет душу к его душе
но тут же её отбирает для того, кто остался

и так у каждого оставшегося
к его душе прибавляется душа уехавшего –
сначала одна
потом ещё
потом третья
потом…
каждый, кто остался здесь, уже почти бессмертен

а те, кто сейчас уже ушёл навсегда
туда, откуда Господь так щедро удваивает души
уже строят новый Харьков в небе
проспектами лучей между облаков,
надраивают солнце до яркости вечной зари,
над Небесной Сумской зажигают звёздное небо
и в новом Каразинском университете
открывают факультет прощения Каина