ЕЛЕНА ЮЖАКОВА
Псков

ДУША МОЯ
рассказ

Может, померещилось? Уж две зимы никто не приходил. Он прислушался. Снаружи спешили люди, шумели таксомоторы, суетились птицы. Дворник сгребал к стенам снег и чертыхался. На ветру хлопала рваная портьера – перед Днём города в такие затянули все старые дома, чтобы спрятать разбитые окна и трухлявые стены. Вроде всё как обычно. Он насторожился. Нет, не послышалось – шёпот и шаги.

– Жуткие эти заброшки! Не знаю, что ты в них находишь?

– Вика, это же настоящий модерн! Лестница, колонны – как можно было такую красоту бросить? Отреставрировать бы и музей открыть.

– Ну так вперёд, Ань! Я в новостях видела: его продают. За рубль. Никому и даром не надо. Представь, сколько мороки с ним! Проще снести и новый поставить. Место козырное: центр, рядом все достопримечательности, туристы сразу подтянутся. Для отеля и ресторана самое то!

На лестнице заскрипели половицы: девушки поднимались наверх. Он рассмотрел их. Аня – брюнетка в цветастом платке и длинной стёганой жакетке – ступала несмело, осторожно, как будто перетекая с места на место. Вика выглядела уверенно и решительно. Она старалась говорить тихо, но у неё это не получалось. Пыталась ступать неслышно, но с такими массивными ботами это было невозможно. Из-под беретика выбивались фиолетовые кудри, а рот был таким ярким, что впору вызывать пожарных. Ох, как простому особняку прошлого века привыкнуть к тому, как выглядит новая молодёжь?

– Поэтому и надо фотографировать, – Аня прищурилась, разглядывая лепнину на потолке, навела объектив и щёлкнула. – Если вдруг кому-то в голову придёт дикая идея снести эту красоту, она останется хотя бы в моём архиве. Для истории.

– А меня сфоткай! Тоже для истории. Посмотрят праправнуки, какая бабуля была! Давай, как будто я муза декаданса.

Вика изогнулась, прикрыла глаза и томно закинула вверх руки. Подбоченилась и выставила носок ноги, как балерина. Обернулась вполоборота, спустив шубку из овчины с плечика. Щёлк!

– Дай посмотреть. Огонь! Прям Ахматова. – Вика засмеялась. – Кстати об истории. Если делать в этом доме отель, можно сказать, что здесь привидения. Или что Ленин жил. Это вроде особняк какого-то дворянина?

– Да, Миловидова. Построил этот дом для невесты. Я читала, он долго ухаживал, добивался её руки. Но когда сыграли свадьбу, началась революция. Он сбежал за границу с золотом и драгоценностями, а она осталась здесь, милостыню просила и умерла в нищете.

В точку, барышня! Только он её не бросал. У них любовь настоящая была, как в романах. Она звала его «душа моя», а он её – «друг мой сердешный». И жили бы они, добра наживали, если б не Октябрьский переворот, голод и холод. Барин ушёл добывать дрова. Ровно сто лет назад. Так и не вернулся. Месяц, второй прошёл – она ждала. Все драгоценности конфисковали, из ценного остались только письма и фотография мужа – ждала. Каждый день выходила на улицу и спрашивала у прохожих: «Где душа моя?». Это тихое помешательство спасло её от ареста. Барина, скорее всего, убили – как молоденького офицера, который прятался в доме напротив. Что до Ленина – он больше по Германиям. А вот Блок бывал. Читал стихи прямо на этой лестнице. Но давно и неправда.

– Ничего себе! Я знала только, что здесь медучилище было.

– Это в 70-е. До этого – казармы и склад с лекарствами. В 90-е – клубешник. А потом дом заколотили. Вик, спасибо, что за компанию согласилась пойти. Одна бы я со страху померла – мне всё время кажется, что на нас кто-то смотрит. Мы с Юркой собирались, но всё пошло не так.

– Ты ещё убиваешься из-за него?

– Да ну! С чего ты решила? Глянь, какая роспись!

– Не переводи разговор. Я же вижу, что тебе хреново! Он так и не позвонил?

– Зачем ему? Два месяца прошло. Всё и так понятно.

– То есть человек не берёт трубку, не отвечает на сообщения, игнорит, а ты молчишь в тряпочку? Давай нагрянем к нему – он должен объяснить, что произошло.

– Никто никому ничего не должен.

– Раз так, сама тогда не депрессуй. Я тебя не узнаю. Невелика потеря – другого найдёшь. Это раньше добивались, ждали, сейчас жизнь быстрая: дольше трёх месяцев любовь не живёт. Надо всё успеть. И экзамены сдать, и денег заработать, и роман закрутить, и заброшки пофоткать.

– А смысл? Знаешь, Вик, у меня такое ощущение, что всё вокруг исчезает. Раньше идёшь по Гоголя – видишь киоск, в котором мороженое покупали, через дорогу – дерево, мы прятались под ним и целовались, когда дождь. Ещё дальше – на стене он мне нацарапал: «Люблю». Сейчас ничего этого нет. Словно взяли ластик и стерли. Пусто. Вот как в этом доме. Всё, что мне остается, – кричать в пустоту: Юраа!

– Киоск переехал, дерево срубили, надпись закрасили – не драматизируй! Ань, там дыра в полу, доска качнётся, и – отойди от греха подальше!

Если бы барышня знала, как близка она к тайнику, где хозяйка спрятала письма и фотографию! Пара шагов и… Аня смотрела в провал и вдруг тоненько запела:

И качнётся бессмысленной высью
Пара фраз, залетевших отсюда.
Я тебя никогда не увижу,
Я тебя никогда не забуду…

«Яблочко», «Очи чёрные», «Милая моя», «Миллион алых роз», «Владивосток две тыщи» – чего только не пели захожане миловидовского особняка! Но эту песню дом слышал впервые. Он подпевал Ане как мог. И плакал вместе с ней. А когда она покачнулась и чуть не упала вниз, выдвинул потихоньку самую крепкую свою доску для опоры, там уж Вика подхватила её за руку.

– Анька, ты что, совсем рехнулась? Не стоит он того! Ну, давай напишем его имя на бумажке, порвём в клочки и выбросим в окно. Или сожжём. По мне, так классная идея.

– Всё в порядке. Нет, правда. Я думаю, он вернётся. Ему просто нужно время, чтобы разобраться в себе. Он боится настоящей любви, думает, такое невозможно. Может, в семье проблемы какие-то. Слушай, у меня всё время ощущение, что здесь кто-то есть. Фоток хватит, давай сворачиваться.

– Так я ж тебе сразу сказала: жутко здесь.

И они ушли. На улице всё так же валил снег. Казалось, в белом мареве исчезает всё – улица, фонарь, люди. Через минуту уже не было видно реку, а на месте Воскресенского храма зияла снежная мгла. Дом Миловидова вздохнул и снова застыл в молчаливом ожидании. Как та, в платке узорном до бровей.