АЛЕКСАНДР ЩЕДРИНСКИЙ

ГАНС
рассказ

I.

Он стоял на стуле возле окна, медленно накручивая на руку верёвку. Если бы вам не довелось детально присматриваться к данному зрелищу, вам бы наверняка пришлось принять Ганса Войташека за электрика, мучающегося с проводкой. Тем более что в окно проникала изрядная порция дневного света, а лампочка была выключена – это могло служить подтверждением того, что решением именно этой проблемы занят человек перед нами.

Но, как часто бывает, любая картина – будь то бытовая, художественная или литературная – носит в себе намного больше, чем видится при поверхностном взгляде.

Если бы читатель был более внимательным, то наверняка обнаружил бы, что конечности Ганса испытывают определённый тремор, а одежда на нём явно не первой свежести – равно как и щетина на лице.

Окончательное же понимание того, что происходит здесь, вы могли бы обрести, когда Ганс неуверенным движением стал натягивать веревку на шею.

Казалось, в этот момент, когда смысл действа дошёл до читателя и сошёлся с его рефлексией, сама тишина стала представлять из себя нечто гнетущее.

Эта история так и могла бы стать типичной историей чьей-то неслучившейся или, точнее, незавершённой, жизни, если бы не ирония происходящего.

Ведь я по причине своей чрезмерной заинтересованности так и не успел рассказать Вам, читатель, что за тем окном, из которого разливался активный дневной свет, уже месяц как буйствовала война. По улицам города шли танки, снаряды активно сносили образцы прекрасной архитектуры, солдаты ругались на чужом языке.

Казалось бы, куда для такой черноты одного литературного произведения две трагедии: персональное нежелание жить и общественно-историческая смертоносность, которая, к сожалению, так ничему и не научила человечество сквозь годы и столетия.

Но сюжет наш имеет куда более дивный поворот, нежели могло показаться на первый взгляд.

Когда Ганс взял верёвку для того, чтобы надеть на шею… в его доме грянул взрыв. Снаряд влетел в стену его комнаты, снеся саму стену вместе с оконной рамой и окном и отбросив Ганса на метр от случившегося. Наш пострадавший оказался оглушенным и около минуты думал, в какую сторону бы ему добраться на ощупь.

В итоге он кое-как нашёл дверь и выбежал наружу. Так начиналась эта история 1945 года, происходившая на улицах тогдашней Праги.

II.

Когда Ганс оказался снаружи, ему открылась буквально-таки картина-диптих, где, с одной стороны, происходила война, а с другой как ни в чём ни бывало город продолжал жить: мальцы разносили газеты с новостями о войне, женщины торговали пирожками на лотках, а мужчины так гордо ходили туда-сюда в костюмах, опираясь на трости, что сложно даже было сказать, чем они заняты с таким напыщенным видом.

Такая несколько болезненная двойственность была бы очень кстати для описания и самого нынешнего состояния Ганса. Он как известный пражский писатель и сценарист имел талант вживаться в роли своих персонажей – возможно, именно это привело его к психическому расстройству, а возможно, потомственная предрасположенность по матери. Во всяком случае, теперь это было сложно узнать, поскольку медицинская карта матери была уничтожена во время Первой мировой войны, а сама она не очень любила говорить об этом.

В чём же состояла подобная двойственность нашего героя, возможно, спросите вы? Всё довольно просто: оказавшись внутри войны, которая от тебя никак не зависит, единственным способом контролировать свою жизнь Ганс посчитал возможность покончить с собой. А потому, как бы сейчас ни было смешно, он мыслил одновременно лишь о двух вещах: как бы не быть убитым снарядом и как найти укромное место, чтобы свести счёты с жизнью.

III.

Проклятый уличный шум в то же время склонял к тому, чтобы быть убитым и чтобы не найти никакого тихого угла, где можно претворить желаемое в жизнь. Ганс был похож на человека, который вколол себе определённое время назад дозу героина, и вот сейчас наступил момент ломки. Его глаза застилал туман, тело нервически чесалось. Он презирал себя за то, что не может позаботиться о себе в такой ситуации. Однако неожиданно он вспомнил о квартире своей минувшей любовницы, Барбары, которая перед самым началом войны, ещё до полноценной оккупации, смогла покинуть Прагу и выехать в Берлин. Её квартира, судя по всему, стояла пустой, а у него сохранился ключ.

Было решено не терять времени и незамедлительно отправиться туда.

Как и полагал наш герой, квартира оказалась пуста. Она была прибрана и чиста, и сразу складывалось впечатление, что хозяева наспех покидали это жилище.

Войдя, Ганс осмотрелся и вспомнил: вот этот стол служил, безусловно, не только для утоления голода, но и для сексуальных утех. Эту картину на стене он не помнил вовсе, потому что сам весил другую, а кран в ванной продолжал раздражающе, истошно течь, создавая определённый ореол безвременья в этом когда-то романтическом уголке.

Уверенным движением руки Ганс достал из бара бутылку виски, взял стакан, налил и сел в кресло. Сделал первый глоток, от сердца у него отлегло. Алкоголь согрел кровь и он понял, что наконец сейчас всё и случится. Он наливал стакан за стаканом, медленно и уверенно напиваясь. Наконец, когда бутылка была пуста, он, пошатываясь, пошёл в ванну, где нашёл лезвие, а после вернулся в комнату. Осмотрев лезвие с обеих сторон, он представил, как это будет: толпа людей, охающая, ахающая, а на следующий день заголовки в газетах: «Известный писатель и драматург Ганс Войташек покончил с собой, не выдержав ужасов войны».

Снова сев в кресло, он слегка завёл руку над запястьем другой руки, потом второй раз, третий, но она не поддавалась. В итоге он выронил лезвие и уснул.

IV.

Раздался звонок. Ганс не сразу понял, где он находится, но кое-как встал и последовал к источнику звука. Пока он шёл, он несколько раз зацепился за ковёр и даже раскинул в сторону тапочки, которых вчерашним вечером почему-то вовсе не заметил. Чертыхаясь и проклиная это новое утро своей жизни, он открыл дверь и увидел, что за ней стоит… мальчик лет восьми. Тот отчаянно просил:

– Дяденька, дяденька, пожалуйста, не прогоняйте меня. Я очень хочу есть…

Ганс на секунду тряхнул головой, пытаясь понять, не чудится ли ему эта картина, и пытаясь прийти в себя от вчерашнего. После этого он равнодушно-пьяно вернулся в комнату, осмотрел полки, где могла бы находиться еда, но ничего не нашёл. Потому пошарил по своим карманам и неожиданно для себя самого извлёк оттуда сто чешских крон. Тут он вспомнил, что сам не ел несколько дней, а этих денег хватило бы по крайней мере на завтрак им обоим. В конце концов, не такой этот Ганс Войташек скверный малый, чтобы не угостить в свой последний день жизни пацана завтраком, сказал он сам себе.

– Ну, хорошо, – ответил с той стороны двери Ганс. – Пойдём со мной.

– Куда? – спросил малец.

– Как куда? Завтракать.

V.

Они вышли на центральную площадь и отправились в одно из местных заведений. Ганс заказал себе тарелку супа и гуляш, а мальцу плова и запечённого карпа. Когда они оба сидели и уминали завтрак, к ним внезапно подошла женщина. Она остановилась у столика и пристально взглянула на нашего героя:

– Ганс? Ганс Войташек?! Как я поражена и искренне восхищена!

Ганс смутился – особенно от того, каков был его внешний вид и как жадно поедал столь небогатый завтрак.

– Я знаю вас! Я играла в Венском театре героиню по вашей пьесе! Позвольте представиться: Грета Новак.

Ганс неловко закивал и сказал:

– Очень приятно.

– А я не знала, что у вас есть сын, – явно желала продолжить беседу дама.

– Это не… А, впрочем, неважно.

– Но почему вы здесь? Что случилось? Почему вы в таком виде и в столь неблагополучном месте?

Ганс не знал, что ответить.

– Разрешите к вам присесть? – продолжала она.

Не дождавшись ответа, она сама выдвинула стул для собственной персоны и подсела к завтракающей паре.

– Знаете, это безумно мило, всегда безумно мило: мужчина с ребёнком… В этом есть что-то крайне… трогательное. Но, право дело, если бы я не знала, кто вы, решила бы, что вы фермерская семья.

«Да, дамочка не отличается особой деликатностью, – подумал Ганс, – но, с другой стороны, какой может быть спрос за правду?».

– Давайте я приглашу вас ко мне, – как гром среди ясного неба прозвучало предложение новоявленной Греты. – У меня потрясающие апартаменты в «Лорете». Приходите вместе с сыном хоть сегодня на ужин. Я обещаю, что вы будете под впечатлением. Позвольте мне оказать хоть какую-то честь человеку, благодаря которому моя карьера в своё время взлетела вверх.

«О да, – мямлил про себя Ганс, – помню я эту пьесу, написанную семь лет назад. Тогда ещё руки были тверды, сердце быстрым, а разум молодым. Ни алкоголь, ни женщины ещё не истощали его так, как теперь способно было истощить элементарное физическое упражнение».

Ганс, услышав приглашение Греты, по большому счёту, был к нему безразличен. Но он хотел очистить свою совесть, понадеявшись таким образом дать мальцу хоть какой-то шанс на возможную будущую поддержку.

– Хорошо, мы придём, – пробубнил Ганс и продолжил есть суп.

– Ой, это замечательно! – всплеснула руками Грета и добавила: – Правда, я буду очень ждать!

В итоге она грациозно поднялась со стула, так, что шлейф платья напоследок будто облизал его, и постепенно скрылась в пражском пейзаже.

VI.

– Всё это было очень хорошо, – думал про себя Ганс, сидя в кресле у Барбары дома. – Но я совсем не для этого выбирался из этого чёртового социума, чтобы опять обрасти какими-то сомнительными связями. А получается что – на моей ответственности сейчас ребёнок, а вечером я приглашён к какой-то, судя по всему, популярной актрисе. То, от чего я активно бежал последние месяцы, снова захватывает меня в тиски… Нет, этого допустить никак нельзя… Но, как я уже решил, пацану нужна хоть какая-то поддержка в этом мире. И если я не могу её гарантировать, то я могу дать хотя бы надежду на неё.

Ганс сонно посмотрел на мальца:

Как тебя зовут?

– Мартин.

– Почему ты здесь, Мартин? Где твои родители?

– Их расстреляли немцы, но мать до этого спрятала меня в подвальном помещении, чтобы те не сумели найти.

– Выходит, ты совсем один.

– Да, господин…

«Ладно. Чёрт с ним, – подумал про себя Ганс. – Ещё каких-то несколько дней никогда не мешали свершению задуманного. Придумаю, что делать с этим мальцом и вернусь к намеченному».

VII.

Вечером Ганс вместе с Мартином пришли к Грете в апартаменты. Она открыла дверь, встречая их в прекрасном вечернем платье.

– О, вы всё-таки пришли! – по-актёрски сыграла недоумение она и пригласила пройти их внутрь.

Когда Ганс с мальчиком зашли, они увидели огромный стол, который буквально ломился от блюд. Тут же стояло немало антиквариата, который Грета с особой гордостью показала гостям.

– Присаживайтесь. Сегодня я буду вашей маленькой хозяйкой большого дома, – сказала она и засмеялась.

Мужчины неловко присели, а Грета и вправду начала бегать как заведённая, ухаживая за ними, будто они сто лет знакомы и являются её самыми дорогими гостями.

Ганс вообще не особо любил все эти светские условности, но за столом следовало вести беседу, а потому он предпочёл нечто нейтральное – о политических делах на фронте.

Когда же ужин был окончен, Грета предложила уложить мальчика спать, а с Гансом сыграть в лото. Учитывая, что Мартин уже действительно утомился, эта идея показалась Гансу весьма уместной. Грета вообще делала всё очень уместно.

Когда мальчик был отправлен постель, Грета подошла к Гансу, налила ещё ему шампанского и сказала:

– Итак, господин Войташек, мы с вами совсем одни. Можно даже сказать, что вы попались в мою маленькую клетку, – она хихикнула и выпила из бокала. – Простите меня, пожалуйста, мои шутки иногда такие глупые, – продолжила она и отошла от стола. – Знаете, на самом деле вы потрясающий писатель. Мой отец тоже был писателем, даже входил в Союз Писателей Праги. Поэтому кое-чему в литературе он меня научил. А вы больше не пишете?

Ганс замялся:

– Нет, не пишу…

– Но почему?! У вас ведь так потрясающе получается!

– Моя последняя пьеса… Не имела успеха. Я разорился, морально и финансово, и после этого решил покончить с литературой.

– Но как же так?!. Одна неудача, Ганс! – она назвала его по имени. – Неужели одной неудаче вы позволите сломить вас? Я не верю в это! Я ведь вижу ваш потенциал! – и она приблизилась к нему, пальцем отодвигая в сторону рубашку на его груди.

Сердце у Ганса заколотилось, он заметно покраснел.

– Что с вами, господин Войташек? Неужели у вас давно не было женщины?! – она снова захохотала.

– По правде говоря, да… – дрожа, ответил он.

– Ну что ж, это определённо можно и нужно исправить! – она приблизилась к нему ещё ближе, обняла и… их губы слились в страстном поцелуе.

Ганс начал снимать с неё одежду, тяжело дыша и запыхавшись, она тем временем покусывала мочку его уха. Когда он закончил с раздеванием, Грета указала, где в доме находится ещё одна спальня, куда следует идти. Ганс схватил её на руки и понес туда.

VIII.

Когда Ганс проснулся, ему показалось, что птицы за окном поют как-то звонче, а его взгляд стал более чётким и светлым. Он посмотрел направо от себя – с ним рядом лежала Грета. Какая-то тёплая волна пробежала по его телу, на глазах появились слёзы, он отвернулся и заплакал в подушку.

От этого Грета проснулась и увидела плачущего Ганса:

– Что? Что с тобой?!

– Понимаешь, – сквозь слезу продолжал он. – Я думал, что это конец, я думал, что больше никогда… Последний месяц я только и жил мыслями о самоубийстве. Этот мальчик, который спит сейчас в соседней комнате… Если бы не он, я бы наверняка уже был бы мёртв…

– Бедный мой… дорогой.

Он крепко обнял её.

– Понимаешь, я не знал, что когда-нибудь снова смогу испытать человеческое тепло… Что я когда-нибудь… – и тут он запнулся, в его глазах появились искорки. – Грета, у тебя в доме есть печатная машинка?

– Да, конечно, в гостиной, а что?

– Тсссс, тихо, тихо, совсем ничего… – он, голый как был, лишь накинув на себя белое одеяло, побежал к машинке, достал бумагу, вставил лист и написал: «Прощение Иуды… Часть 1»…

В это время из соседней комнаты послышался голос:

– Папа! Папа! – Ганс повернулся в ту сторону и снова заплакал.

IX.

Год спустя, январь 1946 года.

– Зачем ты попросила привести тебя сюда? – спросил мужчина, когда перед ним открылась картина с разбитой стеной и перевернутый стул, возле которого лежала верёвка.

– Потому что мы должны помнить своё прошлое. Мы должны знать, кто мы есть и откуда пришли. Только так мы можем избавиться от этой боли и оставить её позади. Только так – вначале приняв.

В дверях стояла абсолютно обычная на вид европейская семья: отец семейства, мужчина с окладистой бородой в дорогом костюме, женщина в шикарном английском платье и их сын, одетый по моде, не хуже, чем отец.

– А, кроме того, – добавила она, – я хотела посмотреть, как живут гении. Теперь вижу – напряжённо.

Они оба рассмеялись.

– Ну, нам пора, – сказал мужчина, держа в руке три авиабилета, на которых значилось «Сан-Франциско». Вся троица дружно развернулась и проследовала на шумящую улицу Праги.