ЕЛЕНА ТИТОВА

ВАРЛАМ ШАЛАМОВ О МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

Возможность данной темы и предварительных комментариев к откликам Варлама Шаламова (1907-1982) на творчество Марины Цветаевой была обозначена в докладах и выступлениях в 2017 г., когда многое в поэтическом наследии Варлама Тихоновича и содержащееся в его записных книжках, черновиках, письмах ещё находилось в работе исследователей и не было представлено в публикациях. Общение с составителем, автором вступительной статьи и примечаний двухтомного издания стихотворений и поэм В.Т. Шаламова в серии «Новая библиотека поэта» (2020)¹ Валерием Васильевичем Есиповым позволило систематизировать и уточнить необходимые материалы, получить новые сведения, а также понять, что вопрос о рецепции Шаламовым творчества и судьбы Марины Цветаевой – это, безусловно, лишь одно из направлений общего исследования поэтики Шаламова в контексте художественных исканий Серебряного века. Новое обращение к теме, разумеется, учитывает и метафорическое сближение имён в эссе Бориса Парамонова в книге «Мои русские». Назвав Цветаеву самым крупным поэтом XX века, сравнивая её с Осипом Мандельштамом, автор приводит следующую параллель: «если Мандельштам – это Солженицын, то Цветаева – Варлам Шаламов. Дело не в том, кто выжил, а кто погиб, а в том, какое длящееся впечатление остаётся от их творчества. В случае Мандельштама это всё та же „тоска по мировой культуре“, по „всечеловеческим холмам, синеющим в Тоскане“. Мандельштам, что ни говори, – это небо. Цветаева – оставь надежду всяк, сюда входящий: ад, онтологический провал. И душа её из этого ада стремится не на небо, а – в никуда, в ноль бытия»².

Обратим внимание на то, что, как будто следуя этому сближению имён и одновременно корректируя его, автор недавней статьи (опубликована в 2021 г.) «В. Шаламов и М. Цветаева: родство и полярность поэтических миров»³ Дарья Кротова настаивает на том, что в ряде своих творческих и мировоззренческих установок они предстают даже антиподами. Это, однако, не отменяет ценности всех высказываний Шаламова о Марине Цветаевой и необходимости видеть в его совпадениях и несовпадениях с ней проявление довольно сложной поэтики усвоения, возникшей в биографическом плане довольно поздно.

Содержательная часть представленного здесь исследования в целом опирается на хронологический принцип и учитывает жанровые особенности произведений Варлама Шаламова и документов, в которых упоминается имя Марины Цветаевой или идёт речь об отношении к ней. Однако некоторых смещений и нарушений хронологии не всегда удаётся избежать, поскольку и сам писатель возвращался к некоторым своим оценкам и уточнял обстоятельства знакомства с цветаевской поэзией.

По утверждению самого Шаламова, стихи Цветаевой пришли к нему в неволе: в пересыльной тюрьме в 1929-м и в 1937 г., а также в условиях работы фельдшером в посёлках Колымы. В Бутырской тюрьме в 1929 г. он услышал от сокамерника радиотехника Соколова, арестованного по делу розенкрейцеров, «Сон Стеньки Разина», в 1937-м – бывший эмигрант, литературный критик Герман Хохлов, пражанин, прочитал ему стихотворение «Роландов Рог»⁴ – и Шаламову удалось запомнить этот текст на слух наряду с двумя стихотворениями В. Ходасевича, не забыл он его и на Колыме. Мотивировать запоминание данного цветаевского стихотворения можно двояко: произведение это в условиях тюремного заключения звучало как лирический манифест человека, не сломленного обстоятельствами, а позднее, скорее всего, вспоминалось в связи с самоопределением Шаламова как поэта, поскольку он снова активно вернулся к стихам в конце 1940-х. Реминисценции из стихотворения «Роландов Рог» вошли в черновик неопубликованного при жизни Шаламова стихотворения «Портрет» 1954 г: «Оледенеет нищих смех, / Косматый леший свистнет. / Одна из всех, противу всех / В петле повиснет»⁵. Часть цветаевской формулы «за всех» в шаламовском стихотворении 1959 г. на тему поэзии также будет поддержана аллюзийным сближением: «Стихи – это стигматы, /Чужих страданий след, / Свидетельство расплаты / За всех людей, поэт» (НБП-II, 94).

Данные реминисценции и аллюзии (их ряд, безусловно, может быть дополнен в специальном исследовании) не являются всё же главными откликами поэта Варлама Шаламова на имя Цветаевой, её судьбу. В его наследии обнаруживается своеобразный цветаевский стихотворный триптих, состоящий из произведений: «Мне грустно тебе называть имена…», «Ты молча смотришь на меня…», «Цветной платок, что сбился набок…»⁶. Несмотря на различие моментов создания, все три текста являются посмертными обращениями к Марине Цветаевой, во всех трёх говорится о её гибели и о жертвенной природе поэтического дара. Впервые цикл полностью был опубликован в 2020 г. Приводим эти стихотворения ниже под цифрами:

М. ЦВЕТАЕВОЙ⁷

1.

НАЕДИНЕ СО СМЕРТЬЮ

Мне грустно тебе называть имена
Российского мартиролога.
От Пушкина тянется, вьётся она –
Кровавая эта дорога.

Уж будто поэту стиха не сложить,
Не жертвуя собственной шкурой,
Уж будто без смерти нельзя стало жить
Традициям литературы.

Верёвка и пуля, кинжал и яд…
Как будто в сыскном музее,
В квартирах поэтов покойных висят
Реликвии ротозеев.

Я выйду когда-нибудь в эту игру
На пристальный взгляд пистолета.
И имя твоё повторяя, умру
Естественной смертью поэта.

<1942–1950>
(НБП-II, 154-155)

2

НАЕДИНЕ С ПОРТРЕТОМ

Ты молча смотришь со стены,
Болярыня Марина,
Залита пятнами луны,
Как стеарином.

Ты взглядом гонишь муть и хмарь
Бесовского веселья.
Дрожит наследственный янтарь
На ожерелье.

А может, это ложь луны,
И сквозь луны уловки
На шее явственно видны
Узлы верёвки.

<1954>
(НБП-I, 335)

3.

НАЕДИНЕ С ПОРТРЕТОМ

Цветной платок, что сбился набок
И обнажил на шее след
Объятий тысячи Елабуг,
Венец успехов и побед.

Всё та же рыцарская служба,
Незамолённые грехи,
Другим – покой, любовь и дружба,
Тебе – стихи, одни стихи.

<1964>
(НБП-II, 155)

Обстоятельства создания и история 1-го стихотворения особые. Поводом для его создания стало известие о гибели Марины Цветаевой, «в какой-то изустной версии дошедшее до Колымы» (НБП-II, 503), где в это время находился Варлам Шаламов: в 1942 г. он работал сначала в угольной шахте лагеря «Аркагала», к концу года был переведён на общие работы на прииск «Джелгала»⁸. Стихотворение могло быть сложено в сознании и записано не сразу, однако впоследствии, в феврале 1952 г., уже будучи вольнонаёмным фельдшером в Оймяконском районе Якутии, Шаламов отправляет это стихотворение, наряду с несколькими другими, Борису Пастернаку. С этого момента начинается переписка двух авторов, по которой очевидно, что и стихотворение Шаламова, посвящённое Цветаевой, и само имя её становятся для двух поэтов основой для размышления о судьбе творческой личности, о таланте и его зависимости от влияний, о недопустимости перепевов и повторений в поэтическом искусстве и одновременно о возможности (на этом настаивает Шаламов) творческого отклика на поэзию тех, кто так помог выстоять в борьбе с тяжелейшими, «расчеловечивающими», испытаниями.

Указанное стихотворение в ответном письме Пастернака не случайно отмечено первым. В этом лирическом признании Шаламова тема насильственного и преждевременного ухода поэтов из жизни, благодаря перечислению способов, отсылает не только к Цветаевой, но и к Пушкину, Лермонтову, Есенину, Гумилёву, Нарбуту, Лифшицу и, безусловно, соотносится с раздумьями Шаламова о Мандельштаме. Причём эта тема не обретает романтического воплощения – гибель поэта признаётся неизбежной платой за дар и чувство свободы. Строка, открывающая третью строфу: «Верёвка и пуля, кинжал и яд…» (НБП-II, 155) невольно напоминает ответную реплику героини «Поэмы Конца» Цветаевой: «Яд, рельсы, свинец – на выбор!» (III, 36), однако данных о том, что на тот момент Шаламов знал это произведение, нет. Завершение 1-го стихотворения, его заключительная строфа, в которой мотив готовности к смерти сочетается с мотивом верности избранному герою, созвучно цветаевской поэтике периода 1916-1921 гг. и уже явно отсылает к концовке стихотворения Цветаевой, посвящённого Сергею Эфрону:

В его лице я рыцарству верна.
– Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.
(I, 202)

Важно отметить, что Шаламов на момент создания этого 1-го стихотворения цикла уже был знаком с книгой «Вёрсты» (обстоятельства знакомства можно лишь предполагать, сам автор их не пояснял). Накануне 1953 г. он сообщает в письме Пастернаку: «Жена прислала мне ещё стихи Цветаевой, но большинство их – из „Вёрст“, которые я хорошо знаю, и большим удовольствием было перечесть их снова на полюсе холода – письма жены, Ваше письмо и стихи. Ваши и цветаевские»⁹.

В период встреч с Пастернаком после освобождения Шаламова, а именно в 1953-1956 гг., нового этапа эпистолярного общения, тема, связанная с Цветаевой, не была забыта. Одно из направлений этой темы было определено словами Пастернака, которые Шаламов в середине 1960-х гг. приводит в черновике мемуарного очерка о поэте: «Переписка с вами – это переписка с Мариной Цветаевой, она хотела от стихов приблизительно того же, что и вы»¹⁰. Вместе с тем, несмотря на последующее знакомство Шаламова с цветаевскими письмами к Пастернаку (ещё предстоит выяснить, какими именно, по какому и откуда взятому источнику) и интересу к оценкам поэзии, содержащихся в них, в записной книжке 1965 г. появится и такое определение: «Письма Цветаевой Пастернаку – экзальтированной литературной дамы»¹¹. При этом, однако, стоит учесть общий контекст самой записи: ряд высказанных в ней оценок допускает предположение, что в приведённой выше фразе заключено суждение не только Шаламова или даже вовсе не Шаламова.

Два других стихотворения цветаевского цикла у Шаламова, оба «портретные», также тесно связаны с темой гибели. Они перекликаются и с записью Шаламова, сделанной в 1960-е гг. и похожей на план очерка о Марине Цветаевой. В записи есть отсылка: «Квартира Л.М. Бродской с портретом Цветаевой» (НБП-I, 548). Речь идёт о художнице Лидии Максимовне Бродской-Сегаль (1892-1977), с которой Шаламов общался и переписывался в середине 1950-х гг. Сравнительно недавно стало известно о живописной работе, которая и стала поводом к написанию, по крайней мере, 2-го стихотворения (3-е могло быть создано уже по канве воспоминаний о первом впечатлении в момент подготовки сборника стихотворений «Глубокая печать»¹²): автор единственного прижизненного живописного портрета Марины Цветаевой – Магда Нахман, он создан в 1913 г., а в 2022 г. подарен Дому-музею Марины Цветаевой в Москве.

Важно также заметить, что, судя по письму Л.М. Бродской в декабре 1954 г., какие-то вопросы о Марине Цветаевой Шаламов художнице задавал. В коротком ответе адресат поддерживает серьёзность темы и даже предлагает Шаламову расширить круг тех, с кем можно говорить о Цветаевой: «А насчёт М.Ив. разговор особый и с людьми могу Вас познакомить, которые её хорошо знали и у которых её стихи есть. Я знаю сестру её мужа»¹³. Краткий перечень сведений о Цветаевой и оценок её жизни, полученных от Л.М. Бродской, зафиксирован в записной книжке Шаламова¹⁴.

Отметим, что содержащиеся во 2-м стихотворении и частично отмеченные в комментариях В.В. Есипова (НБП-II, 504) реминисценции и аллюзии (главные: «болярыня», «узлы верёвки», «след на шее», «Елабуга»), а также менее явные отсылки («рыцарская служба» – стихотворения «Роландов Рог» и «С.Э.»), тесно связывают это 2-е стихотворение с 1-м. В 3-м также поддержан мотив жертвенности выбора – «Тебе – стихи, одни стихи» (НБП-I, 155) и мотив неизбежно трагического, насильственного ухода поэта из жизни. Роднит их и обращение к Цветаевой как к живому адресату – своеобразно перебивающее, оспаривающее мысль о конечности земного бытия поэта.

Все три стихотворения цветаевского цикла у Шаламова внутренне диалогичны – это его разговор с Цветаевой, его поэтическое, поверх расстояний и времени, обращение к ней, взывающее к ответу. Такой почти интимной диалогичности: «И имя твоё повторяя, умру», «Ты молча смотришь со стены, / Болярыня Марина», «Цветной платок, что сбился набок / И обнажил на шее след» – нет в других стихотворениях, посвящённых поэтам Серебряного века, в том числе в циклах стихов к Пастернаку и Ахматовой.

Самое позднее поэтическое упоминание Шаламовым о Цветаевой – в коротком четверостишии:

Чехи – колыбель славянского рода,
По-славянски мягка их природа.
Истеричный цветаевский крик
Не годится на чешский язык.

<1973>
(НБП-II, 239)

Стихотворение, разумеется, не рассматривалось автором при подготовке сборника «Глубокая печать» в начале 1960-х гг., поскольку ещё не было написано. Его лаконичный характер говорит о принципе, свойственном Шаламову на этапе угасания поэтической активности: рифмованные строки использовались по аналогии с фантиками в детстве – для закрепления в собственной памяти события и впечатления. Эпитет «истеричный» был воспринят как результат отрицательной реакции, что привело к следующему выводу в комментарии В.В. Есипова: «С глубоким уважением относясь к творчеству М. Цветаевой, Шаламов с раздражением воспринимал «по-женски» аффектированную стилистику многих её стихов, а также статей и писем» (НБП-II, 533). Однако если данное короткое произведение рассмотреть в широком историко-литературном, политическом и биографическом (биография и автора указанного текста и Марины Цветаевой) контексте, учесть при этом сравнительные смыслы в следующем стихотворении Шаламова «Чехи» («Решительная нация…»), то возникнут самые разные ассоциативные значения двух последних строк, оспаривающие приведённый выше комментарий. Мешают согласиться с ним и особые документы, в которых зафиксированы устные высказывания Шаламова о Марине Цветаевой ещё в середине 1950-х гг., – донесения осведомителей.

В настоящее время известны восемь таких текстов, в трёх из них, датируемых 10, 11 апреля и 21 июня 1956 г., есть имя Цветаевой. Как отрицательный факт в первом же донесении оговаривается уверенность Шаламова в том, что обязательно будут признаны и напечатаны стихи таких поэтов, как Есенин и Блок, что «зазвучит Цветаева»¹⁵. Повторяя заключительное суждение во 2-м донесении, тот же осведомитель усиливает обвинение Шаламова следующим пояснением: «Цветаева-поэтесса лирического круга. Причём круг этот ограничен – кроватью, церковью, богом без особых примет и возлюбленным „лебедем-молоденьким“. Никаких общественных вопросов в стихах Цветаева не поднимает. Критики её относят к писателям личной лирики, причем очень бедной»¹⁶. В 3-м, наиболее обстоятельном сообщении, указываются новые реплики Шаламова, включающего Цветаеву в круг чтимых им поэтов, наряду с Пастернаком, Есениным, Клюевым, упоминающего погибшего в лагере Мандельштама и расстрелянного Павла Васильева. При этом осведомитель, характеризуя Цветаеву как „ужасную“ греховодницу и неточно цитируя в подтверждение её стихотворения «Кабы нас с тобой – да судьба свела…», «Люди на душу мою льстятся…», так поясняет отношение к ней обвиняемого лица: «Эта поэтесса укладывается в „теорию искренности“, и поэтому нравится она Шаламову»¹⁷.

И по таким донесениям, и по упоминаемым выше письмам Шаламова можно понять, какую важную роль в шаламовских размышлениях о Цветаевой сыграли другие поэты, оказавшиеся своеобразными «посредниками»: ключевые фигуры здесь, конечно, Пастернак и Мандельштам. Выступая 13 мая 1965 г. в МГУ на первом вечере, посвящённом Мандельштаму, Шаламов перед чтением своего рассказа «Шерри-бренди», говоря о значении лирика, публично произносит имя Цветаевой. Среди тех, кто лично знал Цветаеву, помимо названных выше, следует упомянуть и вторую супругу Шаламова О.С. Неклюдову¹⁸, а также Н.И. Столярову¹⁹. Напоминала о Марине и сестра её – Анастасия Ивановна: Шаламов указывает на неё и её судьбу в записных книжках²⁰, набросках воспоминаний «Двадцатые годы» (1962), в черновике очерка «Бутырская тюрьма» (начало 1970-х гг.).

Важно отметить, что в конце 1950-х и в 1960-е гг., уже за рамками «оттепели», Шаламов неоднократно в критических эссе и теоретических работах по поэзии (количественный их показатель по отсылкам к имени: более двадцати) упоминает Марину Цветаеву и сближается с ней в требованиях к человеку творческому, пишущему и публикующему стихи. Но он высоко оценивает и её наследие как прозаика: «Проза Цветаевой показывает, чего стоят поэты, когда они берутся за прозаическое перо. Воспитанная многолетней работой над стихами привычка к экономии и лаконичности, к выбору точного слова, самым благодетельным образом действует»²¹ («Поэт и проза»).

Главные контексты шаламовской эссеистики, определяющие отношение к Цветаевой таковы:

1. Цветаева всегда указывается Шаламовым в перечне поэтов, без которых нельзя понять Серебряный век и к творчеству которых надо открыть дорогу молодым.

2. Достижения поэта видятся Шаламову прежде всего в индивидуальной интонации: для неё «характерен вопросительный тон, переход фразы на другую строку, лишение стихотворения его песенного начала, нагнетание тревожности, появление неожиданностей. Неожиданности эти имеют книжное начало. Цветаевский почерк мы узнаём очень легко»²² («Поэтическая интонация»).

3. Шаламов соглашается с А.Т. Твардовским, высказавшим в рецензии на первую книгу Цветаевой, изданную в СССР, мысль, что доступность таких произведений всегда помогает развенчать псевдоноваторство некоторых молодых поэтов. Борясь с эпигонами и подражателями, критикуя Леонида Мартынова, Шаламов защищает Цветаеву от литературных воров и определяет её так: «израненное сердце, живая человеческая судьба, кровавые раны души»²³ («Поход эпигонов»).

4. Для Шаламова Цветаева – главный союзник в понимании единой природы поэтического искусства, фонетической основы поэтического текста, она «несравненный звуковой организатор своих стихов»²⁴ («Звуковой повтор – поиск смысла»), поэтому так близка ему при определении рифмы и её необходимости.

5. Характеризуя собственные стихи, Шаламов оказывается также созвучен Цветаевой и в утверждении хронологического подхода к лирическим произведениям и в способе речевого оформления своего суждения «Стихи всякого поэта – это поэтический дневник, дневник его души. При установлении точной хронологии каждого моего стихотворения читателя ждёт, мне кажется, убедительная картина мира»²⁵; «в мире нет таких явлений физического, духовного, общественного, нравственного мира, которые не могли бы быть отражены стихами»²⁶.

Высокая частотность обращений к имени Цветаевой в стихах и эссе Варлама Шаламова позволяет утверждать, что в творческом самоопределения последнего Марина Цветаева стала одним из важнейших мировоззренческих ориентиров. Поэтика усвоения Шаламовым Цветаевой основана на постоянном творческом диалоге с ней, определениях поэзии как судьбы и длительного духовного сопротивления. Взгляды Цветаевой на искусство, её творческие императивы многое определяют в этико-эстетические позициях Шаламова как эссеиста и литературного критика. От момента формирования читательских предпочтений и начала творческой работы (конец 1920-х) и по 1970-е гг. к имени Марины Цветаевой Шаламов обращается многократно и по самым разным поводам. Его цикл стихотворений, посвящённых Цветаевой, а также аллюзийно связанных с ней, самый большой и разветвлённый в контексте художественных обращений этого автора к поэтическим именам Серебряного века. В этот цветаевский цикл у Шаламова, наряду с тремя, собранными самим автором, а также указанным в статье четверостишием, безусловно, входят и такие, датируемые 1964-1965 гг., как «Таруса», «Плоскодонка. Весла перевоза…», «Теряя вес, как бы в паденье...»²⁷, «Нерест»²⁸.

 Значение цветаевской прозы, в том числе эпистолярной, для Шаламова несомненно, а настойчивость в доказательствах роли Марины Цветаевой в развитии русской поэзии и необходимости публикации и изучения созданного ею особенно заметна в 1955 –1965 гг.

Прочтение произведений Шаламова-поэта и эссеиста с точки зрения его «оглядок» на Цветаеву помогает очень многое понять и в его собственном творческом развитии, его художественных исканиях.
_____
Примечания:
¹ Шаламов В.Т. Стихотворения и поэмы: В 2 т. / Вступ. Статья, сост., подг. текста и примеч. В.В. Есипова. СПб.: Издательство Пушкинского дома; Вита Нова, 2020 (Новая Библиотека поэта).
² Парамонов Б. Мои русские. СПб.: ИД «Петрополис», 2013. С. 370.
³ Кротова Д.В. В. Шаламов и М. Цветаева: родство и полярность поэтических миров // Вестник Удмуртского университета. Серия: История и филология, Том 31. Выпуск 3/2021. С. 538-588.
⁴ Сведения из очерка В.Т. Шаламова «Герман Хохлов» // Шаламов В.Т. Собрание сочинений в 6 т. (7 т., доп.). М., 2013. Т. 4. С. 561.
⁵ Шаламов В.Т. Стихотворения и поэмы: в 2 т. / Вступ. Статья, сост., подг. текста и примеч. В.В. Есипова. СПб.: Издательство Пушкинского дома; Вита Нова, 2020 (Новая Библиотека поэта). Т. 1. С. 547. Далее стихотворения В.Т. Шаламова, их заглавия и датировки приводятся по изданию, указанному в первом примечании. При отсылке под цитатой до номера страницы используется условное обозначение: НБП-I или НБП-II.
⁶ С учётом разных вариантов представления данных стихотворений в печати и последующих в статье элементов текстовой рамы в данном случае используем первые строки произведения, затем – цифровые обозначения (1, 2 и т.д.).
⁷ Здесь и далее заглавия, датировки стихотворений В.Т. Шаламова с учётом их графического оформления приводятся по изданию, указанному в первом примечании.
⁸ Здесь и далее факты судьбы В.Т. Шаламова приводятся по разделу «Основные даты жизни и творчества В.Т. Шаламова» в издании: Шаламов В.Т. Четвёртая Вологда: повесть, рассказы, стихи / Варлам Шаламов, [сост., отв. ред., авт. вступ.ст. и коммент. В.В. Есипов]. – Вологда: Древности Севера, 2017.
⁹ Варлам Шаламов. Переписка с Пастернаком [Электронный ресурс]. URL: https://shalamov.ru/library/24/1.html (дата обращения 2.10.2022).
¹⁰ Шаламов и Пастернак: новые материалы. Публикация, подготовка текста и комментарий Валерия Есипова //Знамя. 2022. № 9. С.182
¹¹ Варлам Шаламов. Записные книжки 1965 г. III [Электронный ресурс]. URL: https://shalamov.ru/library/23/12.html (дата обращения 12.11.2022).
¹² Сборник «Глубокая печать» издан не был.
¹³ Варлам Шаламов. Переписка с Бродской Л.М. [Электронный ресурс]. URL: https://shalamov.ru/library/24/4.html
¹⁴ Запись, по сведениям В.В. Есипова, такова: «М.И. Цветаева (Л.М.Б.) – Лидия Максимовна Бродская (рассказала). Странная драма. Сын, ушедший от матери, потому что она ему испортила жизнь. Высокая, узкобедрая, широкоплечая. Работала всегда утром и регулярно. Скупая. В Париже проезд на автобусе стоил франк. М.И. всегда ходила пешком. Муж сказал ей, что будет бросать в канаву двойную стоимость билета, если М.И. не будет ездить в автобусе. М.И. стала ездить.
Муж был в Испании. В Париже он изменял ей. М.И. относилась к этому довольно равнодушно. Парижская полиция её извещала об изменах мужа.
Талант – это и есть забвение формы, освобождение от власти формы». Источник, указанный В.В. Есиповым: РГАЛИ. Ф. 2596, Оп. 3. Ед.хр. 15. Л. 8.
¹⁵ Варлам Шаламов. Под окном стукача. Донесение 1. [Электронный ресурс]. URL: https://shalamov.ru/documents/11/ (дата обращения 1.10.2022).
¹⁶ Там же. Донесение 2.
¹⁷ Там же. Донесение 3.
¹⁸ Ольга Сергеевна Неклюдова (1909-1989) – писательница, вторая супруга В.Т. Шаламова. Была знакома с М.И. Цветаевой в эвакуации, виделась и общалась с ней в Чистополе. В фонде писателя есть 7 стихотворений Цветаевой, частично переписанных рукой О.С. Неклюдовой.
¹⁹ Столярова Наталья Ивановна (1912-1984) – переводчик, секретарь И. Эренбурга. Была знакома с Л.М. Бродской, в 1960-е поддерживала общение с А.С. Эфрон, с которой познакомилась еще во Франции. Шаламов переписывался с Н.И. Столяровой ней, посвятил ей стихотворение «Нерест» (см. примечание 28).
²⁰ Сведения об этом предоставлены В.В. Есиповым.
²¹ Шаламов В. Всё или ничего: Эссе о поэзии и прозе. – СПб.: Либус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина», 2016. С. 351-352.
²² Там же. С. 325.
²³ Там же. С. 318.
²⁴ Там же. С. 391.
²⁵ Варлам Шаламов. Кое-что о моих стихах [Электронный ресурс]. URL: https://shalamov.ru/library/21/34.html (дата обращения 12.12.2022). l
²⁶ Там же.
²⁷ Стихотворение ассоциативно связано с «Поэмой Воздуха» Цветаевой.
²⁸ Созвучен стихотворению Бодлера «Плаванье» в переводе Цветаевой. Этот текст становится в 1960-х для А.С. Эфрон критерием качества переводов других стихотворений Бодлера. Шаламов все эти переводы мог прочитать по сборнику: Бодлер Ш. Лирика. М.: Художественная литература, 1965, но позднее, поскольку стихотворение «Нерест» было опубликовано («Сельская молодежь», 1965, № 10) до того, как указанный выше сборник был подписан в печать (3.11.1965). Вероятно, с текстом перевода Цветаевой бодлеровского «Плаванья» Шаламова познакомила Н.И. Столярова (см. примечание 19). Биографический же комментарий ко всем названным стихотворениям возможен с учётом поездки Шаламова в Тарусу осенью 1964 г., однако причины и обстоятельства данной поездки пока не прояснены.