***

История вращает жернова,
похрустывают косточки людские.
Ей миллионы мёртвых - трын-трава,
ведь цели, разумеется, благие.
Всё в жертву - поколенья и века.
Работает, не ведая одышки.
Что наши муки? Ей нужна мука,
чтобы испечь грядущего коврижки.
Как всё мгновенно, ненадёжно, тленно,
бессмысленный напоминая бред!
Так откажись, восстань, беги из плена.
Плюнь в телевизор. Не читай газет.
Истории нет больше. Тьма историй
взамен. Вконец запутанный клубок.
Все истины уже погибли в споре.
Сознанья нет - и обморок глубок.
... Но в том просторе, что незрим очами,
в высотах высей, в глубине глубин,
в величественном мирозданья храме
стоишь не вместе с толпами - один.
Вот глубина, в которой - тайны свет.
Тут времени ослабевает сила.
О, если жизнь ещё не вся постыла,
здесь - вопрошай, здесь - вожделей ответ.
О, вопрошай, покуда сердце бьётся!
Ты здесь стоишь. Какая в мире тишь!
И лишь тогда история очнётся,
когда ты в вечности себя определишь.

***

Побыть бы в осени невиданной,
в её просторе необъятном,
чтоб в жизни - книге недочитанной -
всё стало, наконец, понятным.
Как пьёт пчела нектар медлительно,
глядеть, глядеть, впивая дали…
Да, жизнь идёт к концу действительно,
мы мудрой учимся печали.
Душа - измучена, но держится,
не ведая последних истин.
А может, истина и брезжится?
И взгляд прощальный - бескорыстен.

***

Вот круг людей. А вот - природы круг.
Деревья тянут к нам обрубки рук.
О, голову свою наполнить ветром
и беззаботным быть, весёлым, щедрым!
Пусть мысль пускает корни в небеса,
вниз свесив голову, земле внимая.
Её не испугают чудеса?
Она приемлет всё, не понимая?
Ах, мысль моя, прошу - остолбеней
и изумись хотя бы на мгновенье:
ведь может быть какой-то муравей -
не изученья просит - восхищенья!
И камешек в руке - не минерал,
а просто камень - твёрдый и тяжёлый.
Задуматься бы: что я потерял,
всё затвердив, всему обучен школой?
Нас равнодушьем отравил рассудок.
На землю лечь. Лицом упасть в траву!
О, в беге мыслей краткий промежуток,
немыслимая радость: я живу!

***

Ты вновь передо мной, Эвксинский понт.
Моя душа ушла за горизонт.
Она вольна. Я говорю ей: странствуй,
дыши хмельным играющим пространством.
Моя душа за горизонт ушла.
В волне плывет иль над волной летает.
Так далека она - не помнит зла!
Быть может, и меня - не вспоминает.
Куда-то зачарованно глядит,
к чему-то, мной не зримому, стремится.
Ей всё дано, ей целый мир открыт.
Она давно по бытию томится.
... Волной солёной даль и ширь, рифмуясь,
летят навстречу, счастьем обдают...
Душа моя, и ты живи, волнуясь,
свои порывы не считай за труд.
И через край переливайся, полнясь,
шуми, дерзай... Живи - и не ропщи.
Ты истину вмести в себя, опомнясь,
(и шепотом - сознанью сообщи)...
Ты здесь одновременно - и везде!
Слух истончи до самого предела -
чтоб та же музыка тобой владела,
что здесь звучит - и на другой звезде...

***

Хочу пошелестеть словами -
точь-в-точь как дерево листвой.
Впивая тишину - корнями,
стволом - небесный лад и строй.
И сам я - не расстрою лада.
И ветви взмах - оркестру знак!
Услышу музыку из сада
эдемского! Да будет так,
как в первый день. Ещё жива,
еще не вовсе позабыта,
всему живущему открыта
природы речь (что ей слова!).
И этой музыке внимая,
божественную ноту для,
забытых слов не понимая,
стою, листвою шевеля.
А если вдруг строка родится,
то рождена она не мной,
а мимо пролетевшей птицей,
землёю, ветром, тишиной…

***

Море - серое, небо - серое,
и ворона сидит на столбе.
Так смотри, чтобы полною мерою
этот мир отразился в тебе.
Этот столб - наподобие трона
для вороны. Так что ж ты, злодей,
равнодушно глядишь, полусонно? -
вместе с ней этим миром владей!
Царь природы - учись у вороны.
Каркнет, всем возвещая: я тут!
Или здесь ты давно посторонний,
и тебя эти дали - не ждут?
Видишь, как распахнулись пространства?
Горизонт очень чёток, свинцов.
О, хоть взглядом, хоть мысленно странствуй,
будь достоин, в конце то концов,
дара (сам он идёт тебе в руки!),
меры моря и меры небес,
всей безмерности зимней округи -
жив покуда, пока не исчез...

***

О чём же волны шепчут, умирая,
по синю морю нагулявшись всласть?
О том, что жизнь - хоть без конца и края -
в итоге нужно к берегу припасть.
Обнять, всей грудью о него разбиться,
отдав себя, забыться как во сне.
И этот шум бесформенный, что длится -
передоверить ли другой волне?
Ах, в нём и ликование, и всхлипы,
все звуки, ноты, нежные слова,
что, может быть, и мы сказать могли бы,
что говорит волна, пока жива.
Какой привычно городили вздор мы!
Но вслушаемся в эту моря весть,
в ритмичный всплеск и тихий шум без формы,
благословивший всё, что в мире есть.
В волнующий и неумолчный шепот,
который, ничего не утая,
как будто бы передаёт нам опыт
просторного, как море, бытия.

***

ПРОЩАНЬЕ С МОРЕМ

А день последний - вправду даром был.
И ветер дул, и солнышко светило.
И море тоже проявляло пыл,
шумело и волною в берег било.
А я прощался с ним и уходил,
я по крутому поднимался склону.
И обернувшись - я на миг застыл:
вдруг стало море тёмное - зелёным!
Внизу как будто изумрудов груда -
и синь такая в небесах над ним!
И да пребудет мир необъясним,
даруя тем, кто зряч, мгновенье чуда.

***

Ах, снег, ты летишь - и в полёте заминка.
Так вольно лететь и так больно упасть.
Таишь свою тихую нежность, снежинка,
прохладную ласку и лёгкую страсть.
Покуда ещё надо мной ты витаешь,
ещё ты не в нашей реальности злой.
В капризной одесской зиме ты растаешь,
в грязь втопчут тебя и смешают с землёй...
Нет места тебе - разве только на крышах.
Ловлю я снежинку, к губам подношу.
Она к нам явилась, конечно, из высших
миров... На неё осторожно дышу.
Как жаль, что губительно наше дыханье,
что тает на нашей ладони звезда.
Наш день так горяч! Ну а снега призванье -
сознания жар остужать иногда.
Так ангел ко лбу прижимает ладонь,
чтоб страстная мысль не шумела без толку,
чтоб мудрой печали прохладный огонь
о чём-то своём говорил нам подолгу.
Снежинка - ты малость? Ты - божия милость?
Летишь ты медлительно, словно во сне.
Чтоб в танце снежинок душа закружилась,
чтоб стало прохладно и тихо во мне.

***

Человек, ты царь природы?
Что ж глядишь ты, словно вор,
на нахмуренные воды,
зимний серенький простор?
Говори, что в жизни понял -
но душою не криви.
Что ж ты царство проворонил?
Где владения твои?
Пусть твоя грудная клетка
распахнётся, чтоб вместить
это небо, эту ветку,
это всё, что жаждет жить...
Чтоб синичка-невеличка
села на ладонь твою.
Чтобы вспыхнул ты, как спичка,
радуяся бытию.
Дождь идёт, тебя кропя.
Хороша любая малость,
чтоб внезапно сердце сжалось,
восторгаясь и любя.

***

Я с вами прощаюсь, ручные синицы.
Меня вы забудете наверняка.
А впрочем, и помнить не стоит их, лица -
рука вам нужна, человечья рука...
Но может быть, всё же не в зёрнышке дело,
что клювик с руки осторожно берёт,
а в том, чтоб и наша душа осмелела,
оставив заботу, готова в полёт.
Чтоб не было вялости и безразличья,
чтоб птичьею стала она хоть чуть-чуть.
Ах, ветреность птичья, естественность птичья,
готовность в любую минуту вспорхнуть!
Готов поменяться с тобой я, синица,
и мёрзнуть зимой, и слегка голодать,
но знать: я крылатый комочек, я птица,
и ведома мне бытия благодать.

***

Я шёл по кладбищу, и всё мне было мило,
и солнце било мне в глаза.
Я шёл туда, где матери могила,
и вслушивался в мёртвых голоса.
Как бы неясный шелест или шорох,
гул непрерывный: нет, не разобрать
и не понять уже тех слов, которых
при жизни не успели нам сказать.
Они нас утешают. Ободряют.
Нам говорят: живите, чтоб успеть
всё полюбить, всё толком рассмотреть,
покуда с вами, как с детьми, играет
Господь... И пусть вас мёртвые простят -
они щедрей живых, они - смиренней.
Зажмурюсь, пряча виноватый взгляд,
и вдруг её - на несколько мгновений -
увижу... Господи - обнять! Обняться!
И вижу: губы тихо шевелятся.
Всего два слова разобрать я смог.
Она сказала мне: терпи, сынок...

***

Я сплю на дырявом диване.
Пружина вонзается в тело.
Судьбе благодарен заране
за всё, что дарит неумело,
что нехотя мне и не щедро
даёт (скуповата старуха!).
Достаточно тёплого ветра,
что нежно касается уха.
Достаточно ветки зелёной
и неба клочка голубого.
Душе, безответно влюблённой,
достаточно знака любого.
И если порою не спится
на этом диване дырявом -
готов ко всему, что случится,
уже не желая быть правым.
Бог с нею, моей правотою.
О, выдюжить, выжить, держаться!
И пусть я немногого стою,
а всё-таки грех обижаться...

***

Увы, уже не с губ
мёд этой жизни пью,
но всё ж не полутруп, -
отвечу бытию.
Поймаю неба взгляд
в голубизне меж туч.
Ну что же, что закат?
Горит последний луч!
Во все глаза гляжу,
вбираю воздух ртом.
Не лёгкими дышу -
всем смертным естеством!
И, жажды не тая,
ещё смотрю вперёд.
… Как пчёлы бытия,
мы собираем мёд.
Не нам ли надлежит
постичь добро и зло,
пока ещё дрожит
прозрачное крыло?..

***

Сколько ангелов на кончике иглы?
Сколько одиночеств на планете?
Жёны и мужья, отцы и дети,
все - как одинокие стволы,
что стоят среди кромешной мглы,
словно в обмороке - глухи, слепы.
И тоска - как будто звук пилы
въедливый, крушащий жизни скрепы.
И листва трепещет, обмирая.
...Плохо в этом доме - все больны,
словно бы самих себя теряя,
но своей не ведая вины.

***

Очень рано. Вставать ещё жалко.
Длить бы тонкую ниточку сна.
Но грохочет бетономешалка,
воздвигается будней стена.
Нужно встать, не ворчать и не охать,
повседневные делать дела.
Деловитый докучливый грохот,
нескончаемо воет пила...
И пора погружаться в заботы,
о насущном тревожиться дне.
Ах, какие хрустальные ноты
в оборвавшемся слышались сне!
Ты, душа, их тихонько напой-ка,
и забудь поскорее о том...
Эта жизнь - бесконечная стройка.
Строим дом. Только в нём - не живём.

***

И как Иов я скоро возоплю:
что, Господи - и этого мне мало?
Ещё я из последних сил терплю,
но новая беда вонзает жало,
и яд её - мне сердце холодит,
и душит незаметно равнодушье,
и душу - перемалывает быт.
Мой мир - бумажный лист, залитый тушью.
Рисунка жизни мне не разобрать.
О, чувств отчаянное одичанье!
Последнее готова растоптать
беда. Нет слов. Дальнейшее - молчанье.

***

И если я умираю,
я дверь во тьму отворяю,
гляжу до боли в глазах,
одолевая страх.
С собой не играю в прятки.
Как будто жажду разгадки,
надёжнейшего ответа:
последней тьмы или света…
Но нет последнего знанья -
есть только трепет сознанья,
живого пламени трепет,
что формы предметов лепит .
Не всё исчезнет со мною,
с моею жизнью земною:
деревья останутся, море,
живущее на просторе
всё сущее в свете дня…
Но как они - без меня?

***

Ефиму Ярошевскому

Поэт читал стихи - и голос понижал
до бормотанья. Что слова? - лишь звуки!
Как будто просто поезд проезжал
и уходила жизнь в колёсном стуке.
Жизнь, что как бред - безумна и невнятна.
Сказать осталось пишущему: нем!
Случайно брошенные краски, пятна.
Обломки слов, братание фонем.
Былых мгновений сор (иль сыр? иль сюр?).
И поздно спрашивать судьбу, права ли.
Она сама - неловкий каламбур.
Лишь вспышки магния. И тёмные провалы.

***

ДВА ГОЛОСА

Как трудно, Господи, как трудно...
Как чудно, Господи, как чудно...
Два голоса. А вместе - жизнь моя.
Так и живу, от мира не тая
ни горя и труда, ни радости и чуда.
Два голоса. Как ни было бы худо,
всё думаю, что мир не так уж плох...
Два голоса - как выдох и как вдох.
Как ночь и день. Как жаркий свет - и тени.
Страданье - и любовь. Двух голосов сплетенье.
Мелодия, в которой жизнь и смерть.
Ах, жить бы, не скупясь и не итожа...
И пусть порой трудна земная ноша,
но как чудна небесной выси твердь!..

***

Зачем стихи? Ведь нашей жизни проза -
не музыка, увы… Скорее - стон.
Поэт не слышит нашего вопроса.
Он ворожит - и сам заворожён.
В его строке - деревья, реки, птицы,
бегущие куда-то облака,
всё сущее - желает с далью слиться
и в этом мире быть наверняка.
И камень - твёрд. И древо - зеленеет.
Огонь - горяч. Любимый - божество.
Всё в мире - слово тайное имеет
и нам готово высказать его.
Что сказано - навеки остаётся.
Надёжно мир стоит - ведь Слово в нём.
… А мы-то, мы - почти канатоходцы,
шатаясь, балансируя, живём.
И то, что говорим друг другу - шатко.
"Всё в мире относительно!" - твердим.
Не осеняет разве нас догадка,
что жизнь без Слова - улетит, как дым?
Зачем поэт? Его строка - под током.
Коснись - забьёшься рыбой на песке,
забыв себя. И о разлуке с Богом
вдруг отчего-то вспомнишь ты в тоске.
И мир увидишь словно бы впервые.
Он говорит с тобой - ответь и ты!
… Вмиг позабудешь фразы бытовые
и рот откроешь в муке немоты.

***

Вот на кладбище - два старика.
Как беда у них - велика!
А над кладбищем в небе осеннем,
в серой вате глухих облаков -
радуга - непонятным виденьем,
утешеньем для стариков.
Тихим словом о жизни и смерти.
Всех нас - соединяет дуга.
Лишь поймите, лишь в это поверьте -
и на миг ослабеет тоска.
Все по радуге этой взойдём,
по крутому цветному склону,
серебристым упьёмся дождём
и насытимся синим, зелёным,
фиолетовым и голубым,
снова радуясь, словно бы дети.
Это - жизни сияющий дым,
нашего бытия мгноцветье?
О, гляди - сквозь дожди и печаль,
и поверь обещанию света!
Эта радуга - словно скрижаль,
неизвестно какого завета...

***

Я - чучело, набитое трухой.
А был когда-то настоящим зверем.
Я - чучело. О, счёта нет потерям!
Пропала жизнь. Есть только прах сухой.
Я помню, как бежала кровь по жилам,
какой я издавал свирепый вой.
Но шкуру сняли - и проткнули шилом,
и снова сшили. Вот я - как живой.
Лишь видимость одна. Я б сшиб вас лапой,
я б испугал вас, я б загрыз, злодей,
поскольку не терплю породы слабой
охотящихся на зверей людей.
Вода в их жилах! Если мог бы встать я,
и очи бы мои зажглись огнём!
Они когда-то были наши братья.
И вся земля - была наш общий дом.
Вы предали природу! Вы её -
в себе убили! Разве в этом - разум?
Вокруг взглянули, говоря: моё!
Владея всем - всё губите вы разом.
Я - чучело. А вы - не чучела?
Где ваша жизнь? Есть только дело, дело...
Под вашей тонкой кожей - есть тела,
та плоть, что от желания запела?
Не лицемеря, не тая свою
земную жажду жизни. Одержима
простой, звериной, грубою - без грима,
великолепной страстью к бытию.
О, как я помню жизни трепетанье!
Да, я погиб - но пыл мой не погас,
его огонь пылает в мирозданье.
Я - чучело. Но я живее вас.

***

АВТОПОРТРЕТ В ОБНИМКУ С ЖИЗНЬЮ

Я в зеркало гляжу: лицо страдальца.
Как жаль себя! Мой друг, сложи три пальца
в известную фигуру. Дунь и плюнь!
Как молод ты - хотя и сед, как лунь.
Страдаешь ты. Но, милый - отчего?
Страдал бы от любви - всё было б лучше.
Как будто жизнь тебя лишь одного
обидела, лишь над тобою - тучи.
Извилину свихнувшуюся вправь.
Чем огорчён ты, на кого надулся?
Чтоб улыбнуться, девушку представь,
тебя целующую. Улыбнулся?
Влюбляйся в жизнь. Ведь Женщина она.
Рассердится - потом одарит лаской,
и будет вновь душа твоя хмельна,
за тюбики хватаясь с яркой краской.
Ах, лживы все на свете зеркала.
Рисуй автопортрет - в обнимку с Жизнью.
Одной рукой - её к себе притисни,
другою - кисть держи. И все дела.