В Одессе вышла новая книга поэта Сергея Александрова (член ЮРСП - ред.). Она уже шестая по счету. C первой любители поэзии познакомились в восьмидесятом. Тогда наши газеты писали о соцсоревновании и высоких надоях молока, сегодня — известно о чем. Все изменилось вокруг. Но время как бы обтекает его стихи, формируя извне. Раньше поэт, по собственному его признанию, писал «на вырост», с прицелом в будущее. Сегодня его стихи как бы «растут» из прошлого. И между временными пластами — строки, близкие читателю и тогда, и сейчас.
У Сергея Александрова немало описаний природы. Как и у других авторов. Но почему так трогает именно его поэзия? Вероятно, потому, что здесь не только описание, но и само продолжение природы, незримое соединение с ней того, о чем думал, что переживал.
Ты мне пишешь — туманы окутали Лондон.
У подъезда стоят долговязые ливни.
А здесь ветры играют на клавишах лодок,
На лотках продают абрикосы и сливы.
Без бюстгальтера солнце проходит в зените —
Это время кормлений детей и растений.
Как лазутчики ночи, что в город проникли,
Ослепленные тени сползают по стенам.
А на пляже мужчины тасуют колоду.
Дребезжащий трамвай огибает Пересыпь.
И все так хорошо, но мне хочется в Лондон,
Где стоишь ты одна на ступенях у Темзы.
Настроение? Безусловно. Грусть? Конечно. Любовь? Скорее всего. Но как писал об этих стихах критик: «О самой любви не сказано ни слова, хотя кажется, что здесь все о ней. Ею пропитаны и звуки долговязых ливней. Легко угадываемые там, в Лондоне, они перекликаются с мелодиями здешних ветров, что играют на клавишах лодок. И автор, как бы тоже играя на клавишах, меняет лишь букву в слове. И это уже не лодки, а лотки. И в рисуемой картине так естественны фрукты, неподвижные на лотках. Абрикосы похожи на маленькие солнца. Их много, они составляют свою солнечную систему, отличную от той, что во Вселенной. А в бесконечной бездне, в зените, светило не только отсчитывает время, но и кормит собой. И дело тут не в по-матерински схожих округлостях — груди и солнца, а в сути, в кормлении. Оно в основе природы, которая живет им. И еще ожиданием. Ведь понятно, что лирический герой с нетерпением ждет встречи с той, по которой скучает.
Природа встреч продиктована логикой нашей жизни. В том числе — встречей радостного бытия с грустью жизненных обстоятельств. Они так причудливо переплетены, что и не различить».
Строки Сергея Александрова, кажется, возникают не из сора, как давно заметила о стихах Анна Ахматова, а из глубоких его переживаний и точных наблюдений. Они несут в себе отпечаток шестидесятых, когда страна, помнившая военную разруху, жила предчувствием перемен, что находило, конечно же, отражение в поэзии Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Беллы Ахмадулиной. Их сегодня почитают за классиков. Но корни александровских стихов уходят куда глубже, к нашим землякам Эдуарду Багрицкому и Саше Черному. Если с первым созвучно напряжение ритма, то со вторым — ироничность. И под панцирем мужской бравады, за игрой в цинизм открывается такая беззащитность, такая жажда тепла, что сжимается сердце.
Страсть без рассуждения.
В пряди серебро.
Это наваждение
Или бес в ребро?
Это трель закатная,
Но не соловья.
Катя, Катя… Катенька,
Не жалей меня.
Не жалей затраченных
На любовь минут —
Молодые мальчики
Все тебе вернут!
Признаться, читая, слегка споткнулся на «молодых мальчиках». Спросил себя, а бывают ли «старые»? И ответил: ну, конечно же, бывают. Я даже знаю таких, убеленных сединами, сохранивших юношескую уверенность, что думают за них другие. Считают: их право не отвечать, а спрашивать. Со всех и за все.
Однако «молодые мальчики» резануло не столь сильно, чтобы отвлечь от других строк. А там, при всем погружении в чувство, трезвый счет. Не с начала жизни, а с ее конца. И хотя никто не знает, сколько накукует кукушка в пророческом том лесу, ее звуки все отчетливей, и все ясней нужно отвечать себе на вопрос: а что хорошего в твоей жизни было? Не потому ли при этом счете от обратного хочется лирическому герою добрать то, чем был обделен?
И голод на чувства, который и предполагает эту «страсть без рассуждения» (а кто знает о страсти с рассуждением?), тем не менее размышления вызывает: это наваждение или бес в ребро? Тут и беспомощность перед тем, что происходит, потому что от наваждения человек не защищен, и оправдание некое, поскольку бес в ребро — это ведь со многими и раньше было.
Многие поэты писали о творческих своих корнях. Однако так, как Сергей Александров, мало кто.
Хвала учителям моим стократ,
Которые учили строчки штопать.
И даже двоечники с задних парт
Подсказывали что-то в полушепот.
Но был я в прошлой жизни фармацевт,
И потому из повседневной хрени,
Добавив рифмы новые в рецепт,
Я все-таки создАл стихотворенье.
Улыбку расправляя по щекам,
Я языком слова на ощупь трогал…
Так сука лижет первого щенка,
Заматерев от боли и восторга.
Если строчки приходится штопать, то возникает вопрос: почему порваны? Из-за неумения автора создать крепкую стихотворную ткань или из-за того, что рвет ее окружающее бытие?
Интересны ориентиры: не только замечания отличников, но и подсказки двоечников. Такова жажда поэзии — вбирать все, что можно. И дальше — восторг и боль. Тот самый рецепт, к которому автор добавляет новые свои рифмы. И чего больше, боли или восторга, неважно. Важно, что первое переходит во второе. Без патетики, почти с деталями физиологическими. И памятное первое стихотворение — что для суки первый щенок.
Тема рождения и смерти, вероятно, подспудно тревожит автора. Как тревожила многих известных поэтов, включая Александра Пушкина и Бориса Пастернака. Однако Сергей Александров нашел свое выражение этой тревоги. И высказал ее убедительно. В отличие от поэтической зауми, которую, возможно, не всегда понимают даже те, кто выдает свои творения за новое слово в литературе. Хотя на самом деле повторяют давно пройденное.
Книга же «Я высказать хочу…» продолжает лучшие поэтические традиции. Метафоры ярки. Образы точны. Повороты неожиданны. И это делает Сергея Александрова одним из самых заметных авторов.
Аркадий Ромм
