Ефим Ярошевский

(19.03.1935 – 21.03.2021)

***

Холодный ветер юга продул кварталы лета,
весь город был оставлен и брошен наугад.
Раскинутые ноги старинного буфета, -
все кинуты на ветер - кто беден, кто богат.

Ах, этот ветер юга! Прощай, ещё не вечер…
Живи ещё полвека и продувай дворы.
Оставь нам тяжесть моря, которое нас лечит,
не отдавай пришельцу ни Крыма, ни Твери.

***

Любвеобильный ужин, пот неторопливый
и терпеливая рука творца,
что целомудренно ласкает сливы
и ягодицы сына и отца.

Весной, разбрызгивая лужи по газонам,
безумно интересно жить
и, подчиняясь солнцу и озону,
свободой духа дорожить.

Гнев Ахиллеса, ясность Пиросмани,
игра в крокет и тихая возня
в библиотеке, где папирус вянет,
где турки, где резня…

МОНОЛОГ

Мы пленники зимы,
заложники свободы,
проказники тюрьмы,
друзья дурной погоды.

Магистры площадей,
юродивые улиц,
наследники идей,
которые загнулись.

Нам шей не разогнуть,
мы те, чей конь стреножен.
Прокладываем путь,
который унавожен.

Но, странники ночей,
поэты и бродяги,
храним тепло печей,
где мёрзнут доходяги…

ВАРИАНТ ЗИМЫ (3)

Топили камины, топили печи.
Играли в парадных в чёт-нечет.
Сестра говорили: зима лечит,
а брат был - Платон Кречет.

А к ночи, когда леденели ветры,
и в мёртвой заре коченели ветки,
нашёл Назорей свою рыбу в сетке,
и стали роптать предки.

Бежали девчонки, как босоножки,
в балетных па по лунной дорожке.
Стал месяц земле показывать рожки,
считая вилки и ложки.

Пока было ночи в трубу дунуть.
В углу пауки разбрелись думать.
День в голову в путлю успел сунуть,
да ветер - в лицо плюнуть…

***

Схватясь за голову, я жду,
пока намочит ливень сад.
Не пробежит ли по песку
мой карлик - мой седой сосед.

Уютно запоют дрова
в давно простуженной избе,
и красный холодок вина
вольётся в тёплую гортань.

И затуманится бокал,
и зубы постучат в стекло.
Брезгливой лапкой тронет кот
на стуле лужу молока.

Давно прострелена доска
сучком… Изгиб скрипичный крут,
и, пулей раненный в висок,
кренится постепенно день.

Откуда сны - мне невдомёк.
Ведь так поднаторели дни,
чтобы стереть румянец с щёк,
и мы одни…

День уходящий дарит мне
свой слепок. Тронув, как слепец,
его лицо, я узнаю,
что он похож на мертвеца.

Куда пойти мне? Я уйду
назад, в древесный сон вещей,
в тугой покой веретена…

СТРАХ

В дни бедности, в дни Страшного суда,
в дни непосильного позора
не сотворить бы, Господи, вреда,
не прищемить бы дверью вора -
не вынести бы сора из избы,
и сослепу бы не накуролесить,
и, попросив пощады у судьбы,
всё рассчитать, всё вычислить, всё взвесить,
не выдать друга, брата не повесить,
не понести б чужого наказанья,
не сделать бы оплошно обрезанья…

***

Но синий декабрьский денёк,
но нежность оттуда,
где горем залитый белок
горяч, как Иуда.

Покуда чеканят гроши
над гробом событий,
играют в лапту латыши
в предгорье наитий.

Пока голубеет река
в тазу, как в лазури,
играет поллитрой рука
в предчувствии бури.

ВЕСНА-87

1.

… А утром во дворе так тихо лопнет лёд,
и сыростью ночной подует из сортира,
с окрестных гор и ледяных болот,
из плодоовощной квартиры.

Там грезит о тепле о тепле холодный зябкий парк,
налитый молоком тумана,
там детское евангелие Марк
читает людям без обмана.

Пускает в небеса свой аленький кораблик
мой грач двоюродный, троюродный мой зяблик.

2.

Норочке Ярошевской

Не знаю почему, но в сумерках рассвета
таится ослепительное лето.
И тает лёд, и ветка голодает,
и месяц тонкий над землёй летает…

И город всхлипнет вдруг, и ослабеет холод,
и скажет мне мой друг, что я красив и молод.

Кругом такая ночь!.. Расслабленная речь,
задумчивая дочь, затопленная печь…

И звёзды смотрят вниз в предощущенье чуда,
и неземная речь летит оттуда.

НА ОТЛЁТЕ

Мне кажется: на тёплых камнях города
лежит моя голова.
Она осталась здесь…
Дышит, смотрит в листву, грезит -
послевоенным летом, детством,
клёкотом свежей воды из-под крана,
югом, мокрой галькой моря,
облаками над Хаджибеем,
книгами юности,
нашими надеждами, музыкой, -
отшелушившейся молодостью…

Теперь я вижу себя,
бегущего в лабиринте дворов
отощавшей гончей,
с исхудалым лицом педагога,
уже почти безумным…
Нынче всё позади,
но это во мне.

Я долго смотрю на месяц.
Месяц тонкий, слезящийся…
Кругом ночь, крыши, туман.
Блестит мостовая… Никого.
Я не выдерживаю -
и поднимаюсь к звёздам…

ПРОЩАНЬЕ

Придвигаю кости ближе к морю,
У пахучего обрыва на краю почти…
И как только время в море меня смоет -
этот стих прочти.

И пока я буду превращаться в синь и в воду,
ты живи, не размышляя слишком обо мне.
А когда придёшь ко мне в ненастную погоду,
покачаемся с тобою на пустынном дне…

ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД

Это одесское лето, одесское гетто,
толпа озарённых придурков,
это влажная завязь травы и речи,
морской соли и сырого тумана,
косноязычие одесских долгожителей,
подвеянных поэтов, тихих задумчивых сумасшедших,
хитрых шахматистов
и расчётливых утренних философов…

Это утренний кефир и полдневное солнце
над горячим от жизни Привозом,
молдаванка с покосившимися улицами
и древними, подмытыми артезианскими
и фекальными водами, дворами,
где долго не гаснут закаты,
и на бледные лица слепых кариатид
ложится к ночи тёплая, бессмертная одесская пыль…

Это сладкий дым и смог загазованных пляжей,
Златы Пяски ещё не загаженной Дофиновки,
свежие жабры бычков-гладиаторов,
борющихся с тяжким воздухом моей отчизны,
моего любимого греческого полиса,
моей старушки Пальмиры…

Восхитительный запах дерьма и отечества!
Где сливочный ампир и классическое барокко,
цветной торт лепных карнизов
и ломкий бисквит известняка,
дворовые сортиры,
дождик на станции Сортировочной,
мокрые рельсы и тоска переездов.

Там по утрам над Отрадой встаёт высокое свежее море,
которые пахнет степью и неубитой рыбой…
Там не слабеет целебный запашок водорослей и йода,
и в августе на скалах крепчает зловоние мидий,
чёрной и жирной морской травы…

Это - память о временах, когда под Одессой, как под сердцем,
ходило большое свежее море,
и в турецком чаду кофеен подымался над Ланжероном
жертвенный шашлычный дым…

ВЕСНА-91

Этих кранов кровеносных
и сосудистых больных,
этот мир детей несносных
и засовов потайных.

Этих крынок кривотолки,
эти боровы весны,
этот рынок, эти ёлки,
эти палки, эти сны…

Корабельные причалы
карамельного песка,
славных рыбных дней начало,
корабельная тоска.

ПРОЩАНИЕ

Анатолию Гланцу

Прощай, мой греческий полис,
мой северный, мой недужный!
Вещай, мой жреческий голос,
уже никому не нужный.
Хранимый весной и Фебом,
навек обеспеченный хлебом.

… Давно в керосинной лавке
не сыщешь нигде глагола,
в ночных сыроварнях пусто,
на полках светло и голо.

Прощай, мой любимый даун,
увидимся мы едва ли.
Зато Лаперуз и Вена
протянут друг другу руки
на память о злой разлуке.

Кто зубы мочил в отраве,
чья в водах окрепла печень, -
о жизни и смерти вправе
спросить у Того, кто вечен.

Прощай, золотое горло
креветок, ревущих снизу,
и тёлок, сидящих сверху,
и маток, сосущих визу.

Мне горло сжимает иней,
и изморозь кроет ноги,
серебряный звон просодий
во рту моего коллеги…

Прощай, златогривый мальчик,
играй на зубах гребёнок.
Прощай, Петербург и Нальчик,
и город, где ты ребёнок…

***

Какие казни ждут гонца!
Какие козни там на звёздах!
Там правит время - летний царь,
пасёт и пьёт вечерний воздух.

Там ловит время мудреца,
там попираются основы,
там в горле комом - часть лица -
пасётся вымя злой коровы.

Там век сгустился в вышине,
там старый мастер гнёт Помпея,
там обездоленной земле
дарует свет Кассиопея.

Герань застыла на стене.
Там бродят кони Пиночета.
(Так странно жить в моей стране,
где ты одна и неодета…)

… Прощай, угрюмый лицеист!
Ты сделал всё, чтоб снег не выпал.
На лицах юга спелый лист,
цветёт урюк и пахнет липа.

ПОРТРЕТ

Феликсу Кохрихту

Я возвращаюсь в дом старушек Модильяни.
Там жил курфюрст Абрам, невежественный перс.
Он в Моцарта играл на пыльном фортепьяне
и пас свою козу на пастбище небес.

Он был молоковоз слепой Кассиопеи,
где старый Зодиак был каждому знаком.
Его ласкал Привоз, его любили феи,
приветствовал собес и уважал райком…

ОПЫТ

Ночь летает сокровенно,
гриф садится на бордюр.
Пьет мыслитель сок Родена,
мальчик гложет конфитюр.

И созвездье Лебедей
запрягает звёзды цугом.
Я снимаю тихий угол
для артистов и блядей.

А дивчина, карамельки
лижет спелым языком,
поправля свои бретельки,
входит в гости босиком,
"Он актив или пассив?" -
спрашивает и конфетки
лижет алым язычком.

… Снежный ветер душит ветки,
церковь падает ничком.

Вьюга, вьюга… В эту пору
в огоньке любому вору
невозможно отказать.

Ночь. Зима… Позёмка. Город.
Постовой на мостовой.
Грипп летает над водой.
Лунным ветром диск расколот.
Раскорякой встал покой.

ВОСПОМИНАНИЕ О ВОЙНЕ

1

Война. В окопах мокрые солдаты.
Холодный дождь по каскам барабанит.
И запах табака - как запах хлеба.

В густую грязь уходят автоматы.
С небритых щёк стекает мокрый порох,
и долго дует ненасытный ветер…

Озябшие от сумерек деревни.
Продрогшие, обугленные хаты.
И огоньки пугают, как надежда.

Четвёртый день сочится тёплый ливень.
В костях солдат свисает гнёзда холод.
Война и дождь идут четвёртый месяц…

2

Мы постарели. Мы давно в окопах.
Мы мальчики.
По ночам мы плачем во сне
и вспоминаем
водой залитый, опустевший город.

Всё отсырело - камни и патроны.
Оглохшие от ветра командоры
тревожно совещаются в землянках.
А мы лежим и долго ждём рассвета…

3

Война закончена. Мы все убиты.
Мы до сих пор лежим. Мы не зарыты.

Случайный конь, на нас наткнувшись ночью,
пугается, вперёд идти не хочет.

И, кланяясь, назад, назад уходит.
И стороною мёртвых нас обходят.

Там мы лежим, не прибраны, небриты.
И видим всё. Глаза у нас открыты.

Летают кони тихие во мраке…
А мы лежим. И жадно ждём атаки.

СТАРИКОВСКИЕ КАНИКУЛЫ

Сладкий, сладкий дряхлый старикашка
из вагона выпал на лету.
полетал над полем, как букашка,
косточки рассыпал на ветру…

А потом пошёл по-стариковски
по железнодорожному полотну,
косточки свои собрал в мошонку -
и домой обратно, в Кострому.

***

Я старый маг морей, усталый аллигатор,
гиппопотам! Звериный Карл огня!
Я бедный идальго, я маленький плантатор,
я в клетки кепчатой, не обижай меня.

Я в аленьком бреду, я в желтенькой косынке,
как негритёнок Ли с китайской бахромой,
с бубечиками слов в зелёненькой корзинке,
опрятный счетовод, смеясь иду домой…

РОДОСЛОВНАЯ

Дождь на рассвете… дождь.
наверное, в тиши
уютной, той, покинутой России
(центральной), где в соломенных
дикорастущих крышах
дождь застревает в Муромских лесах…
В Тарусе тоже дождик… Лопухи,
развесив уши пупырчатые,
слушают ненастье.
В реке полощутся лещи,
тяжёлые, гружённые икрой (и водкой).
А у окна стоит, вдыхая ветер
и перегар сырого Подмосковья,
Татьяна Леонидовна Петровна,
искусствовед музея народной старины,
преподаватель музыки народов СССР,
любительница Врубеля и Блока,
и Фалька, и Матисса, и Дега…
Случайно и непостижимо странно
влюбившаяся в сплавщика Дурнаго
Андрея Венедиктовича, внука
и правнука художника Перова,
однофамильца, чей маленький этюд
совсем случайно остался
средь личного имущества Загряжской
Тамары Люциановны, хористки,
племянницы великого поэта
со стороны и брата и отца…

ВОСПОМИНАНИЕ О МИШЕ БЛУВШТЕЙНЕ (2)

Что же мне делать,
если над городом старым, цветным и пахучим
летит с прекрасным ртом невеста Шагала?
Как мне сберечь это небо с цветком в голове,
где зелёная лошадь с глазами младенца
выносит свой круп за пределы картины
и мочится жарко в еврейскую полночь?..

… Сторож в ермолке читает при свете звезды ароматную тору…
Витебский мальчик жадно целует нежные груди Рахили - и плачет…

Миша Блувштейн, кандидат в мастера, изучает теорию чисел.
Ему уже восемь лет.
Скоро ему будет семьдесят…

ДЕПО. ПУСТЫРЬ

О кладбище сих паровозов,
где слесарь-ремонтник затих,
горячее солнце в стрекозах,
в канистрах играет бензин!

Холодное слабое лето
стоит на нетвёрдых ногах.
Уже продаются билеты
на осень в стеклянных гробах…

***

Погибнуть страшно. Умереть?
Не жить, не чувствовать, не ведать?..
Нет, лучше жить, и лучше тлеть,
и знать, что позовут обедать.

И, просыпаясь по утрам,
вдыхая плоти горький шорох,
увидеть солнце в синих шторах,
услышать детский тарарам.

***

Бог его знает, откуда начинётся срастание леса
с гиблым картофелем, будни асфальта - для срама,
топь чернослива и холод ключей от квартиры,
дождь из соломы, растущие дети на вырост,
губомарание в спальне чужой. Ненароком
встретишь Державина в скуфье и лисьей порфире,
алый кафтан лицеистам на память оставлен.
Репин убогий напишет убийство Ивана,
Бог его знает зачем. Разворочены улья Прованса,
там, где зарделось вино, проступает румянец на реях,
катится в дымный тоннель золотое кольцо дилижанса.
Все там погрязли в грехах - кто в пенатах, кто в гипербореях…

***

Не всё ль равно - попасть по дождь
иль Пастернака почитать?
Одна и та же листьев дрожь
и влаги общая печать.

Не одинаково ль - уйти
в отяжелевший влажный лес
или в стихи его войти
метафорам наперевес?

Не всё ль равно - ударит гром
или обрушится строфа,
где воздуха сгущённый бром,
строки пугливая дрофа?

И если город снег замёл,
засыпал метонимий град,
бард соловьиный глаз завёл,
предсмертной судороге рад;

И если дышит это ночь,
как носорог в кромешный мрак, -
земную полночь превозмочь
из дома вышел Пастернак…

ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЯ

Он плоть свою сносил и вышел на покой
в далёкой Фландрии, где дни его бежали…
В сухое горло дней простуженной клюкой
он сунул влажный кляп сквозь звёздные скрижали.

Он книги пестовал, как маленький злодей,
молился и гранил алмаз стихотворенья.
И будет славен он, доколь среди людей,
играя и смеясь, живут его виденья.

И в зимних сумерках - с лицом, как у козы,
и страстотерпицы шестого века -
по летописям снов он повторял азы
и совести людской, и славы человека.

Когда на склоне дней взойдёт его трава,
на бархатный сюртук падут густые розы, -
и всё смешается: табак "Маскуди", чёрные дрова
и северной страны крещенские морозы.

ДУ ФУ
(С китайского)

Всё меняется, и я вместе со всеми…
Раньше
спёртый запах толпы ударял мне в ноздри,
пьянил кровью и потом
и слабой надеждой на братство.
Гимны слагал ей, звал всех за собой…
Нынче я огляделся:
дикая нынче толпа, страшна и безумна,
тонкой кистью моей с нею не совладать.

БОРИСУ ХЕРСОНСКОМУ

Разрешите спросить, отчего вы, мой друг, похудели?
Неужели так трудно слагать за строфою строфу?
Ли Бо

Однажды поэт проснулся, а за окном - Китай.
Мчат жёлто-блакитные воды Янцзы и Хуанхэ.
Моросит вековечный дождик, проплывает роба мента,
спят жители Поднебесной, каждый в своём грехе.

Пора спешить на работу - ждёт сумасшедший дом.
Пациент с утра невменяем, но прочна простыня.
Просыпается император, императрица при нём.
Поэт удаляется в ссылку, погоду и жизнь кляня.

Не горюй! Император исчезнет, настанет Великая Тишь.
Возвратятся на книжные полки Бо Цзюи, Ли Бо и Ду Фу.
Хорошо, что ты снова пишешь. Прекрасно, что ты не спишь,
а, Господу помолившись, за строфой слагаешь строфу.

ФИЛИМОНОВ

Врач Филимонов ужинает в полдень,
когда не ужинает никто.

Когда звёздочки шебушат в ночных кустиках
и заиньки глазки моют, -
он на чердак свой низкий вылазит
и ждёт, когда перестанут люди
ехать по дороге туда и обратно.

Вдова Сиропкина поливает вечерней водой огород.
Филимонов, щемящее влюблённый в неё,
вынимает свой тихий маузер и стреляет.

Вдова возвращается в дом и ложится.
Пыль висит над чердачным зданием.
Убитый сам собой Филимонов
долго смотрит в крестовину окна…

МАЛЬЧИК ТРЕПИГОРЕВ

Там ходит мальчик Трепигорев,
он Чехова читает назубок.

Ах, эти холода, они мне надоели!
В пустом саду качаются качели,
роса горит на солнышке
и сушится пирог.

Раиса Николаевна Найдорф
с утра весь день сидит в библиотеке.
Туда порой заглядывают зэки,
чтоб почитать немного про политику станы
и посетить Люстдорф.

Да, там бывает композитор Глинка,
но у него завышенная планка.

Туда приходит композитор Шнитке.
Он сочиняет музыку по нотке
и, собирая потихоньку шмутки,
он перманентно радуется жизни
в своей неоперабельной отчизне,
потом съезжает…

***

Юрию Михайлику

Кто же смотрит мне в очи? Держава с лицом истукана,
где морозом закованы губы, и речи, и латы…
И не снится там лето, и нет земляничной поляны,
и не слышно там смеха, и нет ни ума, ни палаты.

Не сверкают там шпаги, не сброшены ментики на пол,
пунш не пенится в глотках гусар, забулдыг, дуэлянтов…
Там отвага уснула, там пот с переносиц не капал, -
лишь танталовы муки в землю зарытых талантов.

Там молитв не приемлет Господь одинокий и сирый.
Королевская стража уснула. Так сыро сегодня на свете!
Пусто в лавках вечерних, и нет на углу керосина…
Но зато есть свобода, зато есть свобода и ветер!

ВЕСНА ОПЯТЬ

… Но в доме сумерки, и в окнах тьма и свет,
и ливень топчется в передней,
и кошка ластится, и потускнел паркет,
и вечер тянется, не первый, не последний.

Неосторожные, без глаз, бредут коты
по крышам маленьким и острым.
Серп смотрит пристально на город с высоты:
кто в эту ночь был тайно к нам подослан?

Где хвоей вздёрнутая лагерная высь
играет в прядки с небесами, -
дни Словом схвачены. Там духи собрались.

Жизнь, не затравленная псами,
течёт, безгласная. Там голубеет дол,
и в городах светло и пусто, -
весна торопится, поэты пишут в стол,
и дорожает зелень и капуста.

ВРЕМЯ ГОДА - АПРЕЛЬ

Печальные дети отпетой зимы!..
Страна многолюдно, и люди в истоме.
Там дети Гоморры играют в Содоме…
О, только б спастись от сумы да тюрьмы!

Гоните их в шею! Чеканьте мосты!
Оставьте в покое монеты и флаги…
Сверкнут ятаганы в турецкой отваге,
и в детской молитве раскроются рты.

Прощай, Андалузия! Лето, прощай!
Зима наступает на горло предметам,
и солнце китайское смотрит при этом
так косо, как будто летает праща

по улицам… Статуи стынут в метро,
деревья роняют остатки обедов,
и ветер пирует на кортах соседа,
и мальчики спят, улыбаясь хитро…

Гуляет весна. Городской Капабланка
обыгрывал в шахматы местную власть.
Вороны кричали досадно и всласть,
и в небе дрожала спортивная планка.

… Крошится апрельский обеденный мел.
Все школы объяты распутством и ленью.
Проклюнулась травка. И маленький Ленин
ещё не родился, ещё не успел…

***

Гудит прощальная трава,
как прибыль сказочного лета.
Картины Ветхого Завета
в корзинах веры и добра.

Гори, распивочный лоток,
всей яростью весенних красок!
И пуще, пуще разгорайся,
трамвайной ссоры уголёк!

Лети, безудержный трамвай,
кабриолет пустого лета!..
Пустеет парк. Выносят вето,
осенних лавок каравай.

***

Себе

... Я стою на мели Сухого лимана
По колено в пыли моего романа...

Я стою там давно и врастаю в сырость.
И за эти годы, наверное, вырос.

Там стоял в носу ковыряющий Шая,
Городской пейзаж собой освежая.

Где играло море в начале века,
Где уже ступила нога человека...

***

Поэт,
бегущий в полночь к мутному бульвару,
где плачет пароход (без мамы), где туман,
где всхлипывает март,
где прячется диспансер
(худой рентген весны показывает парк),
где холодно,
где соловей издох,
попавший в снегопад,..
поэт свихнувшийся,
на ледяной скамейке ждущий лета...

МОЛДОВАНКА

Гене Группу

Кот медленно в агонии кричит,
Старухи лупят мух, стукач стучит,
Горбатый мальчик злобно кличет маму,
Поэт-надомник пишет эпиграмму...

... и колченогая соседка,
Надев трико — ночную униформу,
Мочи горячей утреннюю норму
Другой соседке на голову льёт.
Сосед-мерзавец курит у ворот.

Там варится куриная нога,
Там дети ждут горячего бульона,
Там мы находим спящего врага,
Летящего с горящего балкона.

А к вечеру калеки-гордецы
Сползаются к вечернему клозету,
Стыдливо в кулачке зажав газету,
Базедовой болезни молодцы.

На чердаке колдует чернокнижник,
И денег ждёт художник-передвижник.
... от вони, от жары
Там лопаются стёкла-пузыри.
Несутся крики дикого семейства
И запахи домашнего злодейства.

Минует ночь, и снова крик с утра,
Холодные пустые вечера.
У крана ждёт девиц лихой красавец,
И курит у ворот сосед-мерзавец.

О, Господи, явись сюда, спустись,
Яви свой лик и доброму, и злому,
И, может быть, всё станет по-другому.

У каждого в углу висит корыто,
И в окнах у соседа шито-крыто.

***

Когда сияет жизнь в твоих глазах,
Как золото портьер
в картинах у Ван-Дейка,
Когда лежит весь мир
в таинственных слезах, —
Тогда — о, нет — не скажешь:
«Жизнь — копейка!»

Но стоит ледяным ветрам подуть —
И ты увидишь, как тебя завертит...
Страшись забыться. Берегись уснуть —
И пишешь, и живёшь, и спишь
на грани смерти.

Ещё: 1, 2, 3, 4, 5, 6